Когда я шла домой вчера ночью, все вертелось у меня в голове и в душе радость боролась с отчаяньем.
Что-то чужое, чужое в нем [появилось!!!! – вымарано].
Господи, мне хочется крикнуть на весь мир!
А может быть, это от бороды и усов… Что-то чужое в лице… странное, новое…
Но он – такой интересный, молодой, крепкий.
Когда он подошел ко мне – все разбежались в один момент, и мы остались вдвоем. «А вы похудели, Аличка, лицо обострилось».
В коридоре было темно; он взял меня за обе руки и подвел к фонарю… «Похудели здорово…»
Потом ходили по коридору – и говорили, он рассказывал о лете, меня расспрашивал о новостях театра, о даче… Потом в перерыве его окружили со всех сторон, а я повертелась немного и ушла.
[Потом. – зачеркнуто.] Началась репетиция – я пошла в зрительный зал, села с Званцевым и Лаврентьевым. Вас. – стоял у [эстрады. – зачеркнуто] сцены, потом увидал нас и подсел. Сидели все время и болтали о разных разностях, о Фанни [Ф. К. Татариновой], о новых порядках в театре.
Много смеялись, и было так просто, хорошо, оживленно.
Потом Вас. ушел – и долго не приходил, я повертелась в коридоре, в буфете, забежала в контору – нигде его нет. Неужели он уже ушел домой?! И даже не простился…
Тупая боль сдавила все внутри. Пошла говорить по телефону с Милкой328.
Прохожу по коридору – стоит со Стаховичем329.
Немного отлегло…
Здесь еще…
Опять какая-то надежда.
Говорю по телефону.
Вдруг входят в контору – Владимир Иванович [Немирович-Данченко], Германова и Вас. Я кончила говорить – выхожу из будки. Вас. надевает пальто.
В голове опять стало как-то неясно…
Поздоровалась с Марией Николаевной [Германовой], Владимиром Ивановичем и стала подниматься по ступенькам кверху.
Вдруг – «до свидания, Алиса Георгиевна». Не глядя на него – подала ему руку и почти бегом бросилась вон.
Машинально пошла прямо в уборные…
В душе было одно тупое-тупое отчаяние.
Оделась – вышла на улицу…
В голове пусто.
Дождь моросит.
Черные тучи – повисли угрюмо.
В воротах – черный силуэт…
Сначала не обратила внимания. Потом присмотрелась – Вас. стоит, дожидается…
Остановились…
Взял мою руку, прижался губами.
Постояли немного молча…
Я бы с удовольствием вас проводил, дорогая Аличка, да уж очень у меня голова трещит, на извозчика сесть прямо не в состоянии, со мной бог знает что может сделаться, а идти пешком – уж очень далеко вы живете, ей-богу, и рассмеялся.
Милый…
Постояли еще немного.
Стали прощаться. «Давайте Вас буду провожать…»
«Отлично». Пошли.
Молча…
«Вы ведь знаете, что когда люди встречаются после долгой разлуки, то как-то не о чем говорить».
«Конечно, конечно…»
«Я с удовольствием думал летом о том, как после спектакля – вы и Аполлоша [А. Ф. Горев] будете приходить ко мне – петь и пить чай».
«Почему же непременно Аполлоша?»
«Ведь неудобно же вам – одной».
Милый.
Несколько раз предостерегал меня – уговаривал застегнуться, отправлял домой, говоря, что я простужу ноги.
Дошли до подъезда.
«Ну, теперь я провожу Вас до угла». Довел до угла.
«А теперь уж я доведу Вас до подъезда». Рассмеялся.
Наконец распрощались.
Поцеловал мне руку, потряс сильно-сильно…
В голове туман какой-то стоял; дождь падал мелкий, противный…
Не замечала его…
16 [августа 1907 г.]. Четверг
12‐й час ночи.
Тупо на душе… Холодно, пусто.
Эти 2 дня все так хорошо было, и настроение радостное было, крепкое, бодрое, а сейчас ужасно тяжело. Ужасно…
Мне страшно выговорить – и в голове вертится: «Он ускользнет от меня…»
Я не переживу.
18 [августа 1907 г.]. Суббота
Видимся мало, на репетициях – все как будто по-старому.
Здоровается так хорошо, смотрит добро, ласково, но что-то новое в нем.