- Как раз она была воспитана дурно, - с претензией на величие задрал опекун свой тощий подбородок. Куцая бороденка торчит как у козла. Уже немолодого и облезлого. – Но я уже достойным образом распорядился ее судьбой...

Даже не сомневаюсь. Монастырь? Вздорная старуха с кучей бесправных приживалок? Надутая семья с кучей избалованных детишек? Этот злобный, завистливый крыс точно не выберет место, где Гелии понравится.

- ...Но мой долг обязывает меня позаботиться и о моем осиротевшем племяннике.

О да, не сомневаюсь. Особенно с правом опекуна распоряжаться владениями подопечного при жизни и после смерти. Раз уж право составлять для мальчишки завещание – тоже у опекуна.

Но подопечный юноша хотя бы с первым совершеннолетием получает личную свободу, а со вторым – владения и право освободить мать и других родственниц. Если желание есть.

А вот у девушки, влетевшей в опеку до второго совершеннолетия, путей к свободе только два – диплом Академии или брак.

Собственно, это одна из причин ограничение воли опекуна на запрет брака для опекаемой. Чтобы жадная семья влиятельного жениха тоже получила какие-то права. Вдруг они заплатят больше?

А то даешь щедрые взятки вечно голодной казне, даешь... А тут бац — и новый опекун.

- Маменька забрала с собой братца, когда недавно уезжала к тетеньке погостить...

- Голубь прилетел от вашей «тетеньки». Никакая маменька к ней никого не привозила.

Плохо. Не то что мачеха не выдержит в «строгом» монастыре побоев и сдастся. Особенно если начнут бить на ее глазах Гелию.

Нет, она не сдаст Оскара – потому что не сможет. Но рано или поздно даже этот тупой сморчок поймет, что мачеха говорит правду. И ее тетка не врет и не плетет коварные интриги. И никуда племянница с собой сына не возила.

И это будет почти полным крахом. Почти – потому что с каждым часом Оскар всё дальше отсюда. Но долго ли он продержится один – всего лишь с Шоном. С честным, смелым и ловким, но простолюдином. Четыре года? Маловероятно.

А я ничем помочь уже не смогу. Потому что самой придется спешно удирать. Да, любую (наверное) боль терпеть я умею... умела раньше. Но дело даже не в том, что побои унизительны. Есть еще особые зелья. К женщинам, даже знатным, их применять дозволительно. Считается, что на будущее рождение детей они не влияют.

Но вот моя память прежней после них уже не будет. Даже моя. Разум я сохраню, но и только. Уже никакой Академии. Никакого будущего. Никакой свободы – никогда.

А значит, магических допросов я дожидаться не стану.

Гнилые дрова в камине почти догорели. Это ведь недостаток дешевки — в итоге заплатишь больше. Или... обойдешься, чем есть.

Плохо, что я стою еще меньше. Без приданого и папиных связей — фактически ничего.

Есть ведь зелья и хуже. Они не то что дозволены... но их применяют. Даже к знатным юношам. Когда нет влиятельной родни, готовой заступиться и подать жалобу Императору. Когда никто потом уже не узнает. И тогда Оскару даже не обязательно умирать. Везением будет, если он ложку сможет пронести не мимо рта. Он ведь удался в папу. Ему магический допрос оставит от разума лишь жалкие клочья.

А за нашу семью вступиться точно некому. Особенно – за меня. А значит, со мной дозволено уже всё. Мне выживать же будет без надобности.

Останется побег. В никуда. Я его тоже обдумывала. Я сохраню разум, память и свободу.

И больше ничего. Вне закона, навсегда. Без права подачи вообще любых апелляций – кому угодно. Побег не к жениху, не с целью лучше послужить закону и богам – это конец. Даже будь я единственной наследницей золотых приисков. Потому что меня еще можно казнить, а прииски забрать в казну.