– Ой, простите, пожалуйста, – от двери доносится тонкий голосок официантки.

Мы все поворачиваем головы на звук. В ее руках дрожит поднос с бутылкой и стаканами под виски. Кажется, время застывает. Я встаю и подхожу за своим заказом. Передав мне бутылку, Аня мигом скрывается за дверью. Приличия блюсти я не вижу смысла, поэтому пью из горла.

Папа отпускает брата, поправляет пиджак, резко одергивая его вниз, и садится как ни в чем не бывало. Снова принимается за стейк, не поднимая лица, и медленно жует.

– Сынок, и мне подлей.

Я ставлю поднос на стол и наполняю один бокал до краев. От нервов перелил. Хотя у папы, кажется, такой настрой, что он может все это выпить одним глотком.

– Спасибо.

Мама выпрямляется, жмурясь. Руку держит на груди. Вован тоже не садится. Обида перекашивает его лицо. Взгляд пилит меня ненавистью. Она никак не угаснет, скорее, наоборот, только крепнет. Раньше в глазах брата я всегда находил понимание и защиту. Он был моей опорой, особенно если весь мир вокруг рушился, когда родители ругались. Он единственный, в ком я был уверен, последний, кто меня не бросит. Раньше, до шестнадцати лет. Но я до сих пор не хочу верить, что как раньше уже никогда не будет. Я все еще ищу в нем ту опору и то понимание.

– Вот его, любимчика своего, – глядя на папу, Вован тычет в меня пальцем, – в преемники себе и готовь. Я с удовольствием посмотрю, как он за пару лет похерит все то, что ты создавал всю жизнь.

Брат обегает всех взглядом, словно леской проходит, разрубая нас на куски, как в фильме «Пункт назначения – 2». И папа меня глазами следом полосует. Он с этим безусловно согласен. И даже мама не сомневается, что так оно и будет, что ничего толкового из меня вырасти не могло. Да я и сам в этом убежден. Поэтому и не рыпаюсь.

– Суперсемейка, блядь, – выплевывает Вован и уходит из комнаты.

Мама жмурится опять на глубоком вдохе, который слышно застревает в ее груди и проявляется всхлипыванием. А папа, как только закрывается дверь, заливает виски в глотку, сразу половину стакана. И сперва полощет рот, лишь после проглатывает. Корчится носом, выдыхает в ладонь и закусывает кусочком с сырной тарелки.

– Дима, не смей своему брату никак помогать, – папа никогда не грозит пальцем, ему достаточно голоса и взгляда.

Я все еще гляжу на дверь, в которой только что исчезла фигура Вована, как будто ушла в туман, в неизвестность, пропала, как призрак. Там за матовым стеклом, кажется, потусторонний мир.

– Раз такой самостоятельный, пусть докажет, – добавляет папа, видя, как мама мотает головой. – И ты, Настя, ему не помогай, иначе клуб больше не увидишь. И все твои фестивали тоже потеряют спонсора.

Жестко. Вован сильно его рассердил. Мы с мамой даже переглянуться боимся. Каждый уперся в одну точку и затих.

– Ну и подонок же ты, – фырчит она, поднимаясь. – Ладно я, но родными детьми так манипулировать. Даже от тебя такого не ожидала.

Хватает недопитую бутылку вина и тоже покидает комнату. Я жалобно смотрю ей вслед. Мама не оборачивается и никак не прощается, словно меня и не было.

– Это всего лишь метод воспитания, – отвечает папа, когда дверь закрывается.

Знаю, что это не мне, поэтому ничего не говорю. Мы долго сидим в липком молчании, пока он уничтожает стейк. А меня и от виски тошнит – ничего уже не хочется.

Все-таки никакая «БМВ» сегодняшнюю херь не окупит. Настроение скатилось под плинтус и прячется там, не знаю в ожидании чего. Лучше как будто уже не будет.

Тоску прерывает звонок. Это папе. Он кивает мне с вежливой улыбкой и тоже выходит, якобы на разговор, но я понимаю, что уже не вернется.