– Ты можешь сколько угодно ставить меня на колени, сколько угодно наказывать, но я никогда не стану твоей вещью, и если мне представится возможность, я убегу от тебя снова или всажу тебе нож в спину!

На его губах появилась ухмылка, которая совершенно не тронула глаза безумного цвета, ядовитого и насыщенного, смотревшие на меня все с той же яростью, как и там в пустыне. Я помнила, что он сказал о побеге. И мне становилось не по себе от мысли, что они могут, и правда, так поступить со мной. Смотрела на него и не верила всему, что происходит – ведь он такой красивый в бликах разведенного костра, как отлитая из бронзы статуя, и в то же время внутри этой красоты кишели черви, и тьма пустила свои корни. Я видела ее в этом взгляде – жажду чужой боли. Моей боли. И за то, что сбежала, и за каждое слово, что сказала ему сейчас, он заставит меня харкать кровью.

– Ты ошибаешься, Альшита, ты – моя вещь. И теперь об этом будет знать каждый, кто приблизится к тебе. Если вообще осмелится на это. Запомни – в этом мире никто и никого ничему не учит. Все познается болью или смертью. Каждая ошибка имеет последствия… Думай, прежде чем говорить и что-то делать. Иначе я тебя сломаю, и ты будешь подчиняться не разуму, а инстинктам…

Крикнул по-арабски:

– Держи ее, Рифат.

В ту же секунду в мои волосы впились чьи-то пальцы, и кто-то насильно наклонил мою голову назад. Я увидела, как один из шакалов ибн Кадира нагревает на огне железный штырь с какой-то печатью на конце. Ее лижут языки пламени, и она вся раскалилась добела. О нет, господи, нет. Они заклеймят меня? Как скот? Как… его лошадей?

– Не надо… пожалуйста. Не надо. Я же человек… как вы можете?

Ибн Кадир взял штырь из рук своего человека и приблизился ко мне.

– Не человек. Ты – моя собственность, до человека нужно дорасти. А отношение, как к человеку, заслужить. Каждый раз, когда я буду возвращать тебя обратно, на твоем теле будет выжжена первая буква моего имени. Как на моем скоте, оружии и одежде. Когда на тебе не останется живого места, я срежу старое клеймо и поставлю новое. Я везде тебя найду – здесь мое царство и мои владения.

– Будь ты проклят! – сквозь зубы.

– Меня прокляли еще в утробе матери.

Он разодрал на моей груди тонкую материю, и я почувствовала, как в кожу словно впилась чудовищная раскаленная пасть с клыками. От боли потемнело в глазах, и я пошатнулась, чувствуя, как мое тело немеет, и слыша собственный стон. Кто-то все еще держал меня за волосы, пока мой хозяин надевал мне на шею ошейник и протягивал сквозь кольца впереди веревку. Дернул за нее, и я упала, застонав от боли и чувствуя, как слезы непроизвольно градом текут по щекам.

– Ты хуже вещи, потому что даже вещь не таскают за собой на веревке. Пошла!

Дернул снова, едва я попыталась встать, и я опять упала на колени. Спину и грудь жгло так, что мне хотелось выть, я кусала губы и с ненавистью смотрела на зверя, который назвался человеком. Этого не может происходить на самом деле. Мне все снится. Я скоро открою глаза и окажусь дома возле мамы.

Я посмотрела на других воинов – все они наслаждались моим унижением, смотрели свысока и с каким-то презрением. Словно я сама во всем виновата, словно я заслужила… и, нет, никого из них не волновало – больно ли мне. Для них это было в порядке вещей… у некоторых на лице явно читалось разочарование, они ожидали большего. Они жаждали расправы, хотели, чтоб он швырнул им меня, и они смогли бы сделать со мной все, что они хотят. Но мой хозяин не торопился этого делать, он подтянул меня к себе, заставив проползти на четвереньках.