– Не веревка и не клеймо делают человека вещью, – простонала и посмотрела ему в глаза, вставая с колен в полный рост, – я стану вещью, когда признаю себя ею.

– Признаешь… сама скажешь, простонешь, провоешь или проорешь. У тебя будет выбор, и это неслыханная роскошь в моем мире. Ты можешь выбрать прямо сейчас – идти следом за моей лошадью или сидеть в моем седле. Скажешь, что принадлежишь мне, и поедешь с комфортом. Будешь и дальше упрямиться – потащу следом на веревке.

Тяжело дыша, смотрела ему в глаза и впервые в жизни понимала, что могу убить, могу заколоть его ножом или выцарапать глаза. Я люто его ненавидела. Я желала ему самой чудовищной смерти. Когда-нибудь, если мне представится возможность. Вздернула подбородок.

– Ты сделала свой выбор. Я все же ошибся, ты – идиотка.

Аднан вскочил в седло и привязал веревку впереди себя тем самым узлом, который больше походил на клубок. Его пальцы двигались очень ловко и быстро.

Пока я бежала за конем со связанными руками, едва чувствуя уставшие ноги, молила бога о том, чтобы умереть. Молила его упасть в песок и быть затоптанной жеребцом ибн Кадира или тех, кто следовали за ним сзади. Потому что только сейчас я осознала – куда попала и что меня ждет в этом жутком месте. Пощады не будет. Больше не осталось надежды, я ведь действительно перестану быть человеком, и он меня сломает, как щепку, рано или поздно. Я бежала, пока могла бежать, пока были силы, пока перед глазами не появились черные мушки и не стали расползаться в пятна. Но перед тем, как я упала, чьи-то руки подхватили меня, и я упала на чью-то грудь всем корпусом. Не в силах пошевелиться, от облегчения покрываясь холодным потом и запрокидывая голову назад, шевеля пересохшими губами.

– Яаллла, упрямая сучка. Какая же ты… упрямая.

– Еще и бесценная. Мы расплатились своим временем за нее.

– Это время я потратил для себя.

– Это время мы могли потратить на дорогу и уже выйти из деревни по направлению к обозу с запада. Но он проскочит из-за нашей задержки.

– Значит, они заплатят дань дважды, когда поедут обратно.

– Не пойму, что ты в ней нашел.

– Я сам не пойму.

– Ты мучишь ее, а потом ревностно приводишь в чувство. Она бежит, а ты, вместо того чтобы бросить обузу, бегаешь за ней по пескам часами и тащишь опять с собой.

– Она моя.

– Это я уже понял.

– Вот и хорошо, что понял.

В этот момент я окончательно провалилась в беспамятство.

Я проснулась от пения какой-то птицы. Она щебетала и заливалась где-то совсем рядом со мной, а в нос забивался запах трав и пряностей. Глаза открывать не хотелось, я лежала и представляла себе, что уснула на природе, и сейчас, когда проснусь, окажется, что вокруг меня родной ландшафт и речка. Я бы за это продала дьяволу душу… поднять веки и понять, что все это плод моего больного воображения. Только боль от ожога и саднящая пульсация на моей спине все же заставляли с ужасом понимать, что я в своей жуткой реальности, я жива, и впереди меня ждет только боль и, как конечный итог, – смерть. Я все же приподняла веки и тут же их сомкнула, потому что он сидел рядом со мной.

Он – мой палач и мой хозяин, тот, кто никогда не был и не будет человеком. Я так его и называла про себя – Нечеловек. Его голос звучал как-то глухо то ли из-за повязки у меня на голове, то ли потому что я еще не окончательно пришла в себя.

– Мне нужно, чтобы к вечеру она могла сидеть в седле, Джабира. Не для того я вез ее в твою нору, чтоб ты мне морочила голову.

– Джабира не волшебница.

– Джабира старая ведьма, которая живет на моих землях и не платит мне дань. Джабира торгует своими зельями и ядами и не отдает мне процент с дохода. Джабира получает подарки от меня и от моей семьи. Джабира может легко лишиться всего этого, если мне вдруг покажется, что ни я, ни мой народ больше не нуждаемся в ней.