– Перво-наперво дорогу сюда забудьте. Ещё кто припрётся – пусть на себя пеняет. Дальше. Заберёшь эту козу. Не простая она, заговоренная. Обращаться с ней ласково, шерсть вычесывать, кормить досыта. Из её молока будете творог делать и ребенка кормить, когда у того четыре зуба появится. Запомнил?

Мужик со страхом глянул на чисто-белую козочку, которую я накануне отмыла до блеска, натерев маслом рога и копыта. А я продолжала:

– Взамен – привезёте осенью муки белой как снег, воздушной как пух гусиный.

«Два пуда», – хотела сказать я, но язык не повернулся: – Не менее одного пуда! И нож острый, какой охотники носят.

Мужик откашлялся и важно кивнул – сделаем, мол.

– Смотрите, не будет муки пшеничной – прокляну так, что хуже младенца этого орать будете, – грозно сдвинула брови я, и, кажется, деревенского проняло.

– Моё слово крепкое! – пробасил он и добавил как-то очень по-человечески: – А и спасибо тебе за подмогу, Яга.

Марья утирала слёзы, выглядывала из-за мужа и кивала. Вдруг мимо меня пронёсся Уголёк и запрыгнул прямо в телегу, норовя облизать ей лицо. В горле встал здоровенный комок. «Ах ты, предатель!» – промелькнуло в голове, но вслух сказала так:

– Эту собаку тоже берите. На цепь не сажай, будет злых духов отгонять. Обижать не вздумай, беду накличешь.

– Да что ты, это ж мой Дружочек, – счастливо шмыгнула глупая деревенская баба, и я закричала не своим голосом, замахала руками:

– А ну, пошли вон! Трогай давай! Гэть! Гэть!

Испугавшись, мужик стал понукать лошадь, и та затрюхала рысью, ускоряя ход, когда позволяла дорога. Едва я дождалась, когда они скроются из виду, осела на крыльцо и заплакала. «Как же я без собаки», – всхлипывала я, и сердце рвалось из груди. Это было странно, поскольку пса я не особо-то любила. Бесполезный, раздражающий, трусливый, а ещё, видно, не слишком умный, если выбрал деревенскую бабу своей хозяйкой.

– Кар-р-р! – раздалось у меня над ухом, и я взмахнула рукой, отгоняя ворону. Плакать сразу расхотелось. Для слетков рановато, вот когда птенцы у них из гнезд попадают – взрослые вороны совсем страх теряют, оберегая потомство.

– Еды нет, – заметила я птице. Ворона наклонила голову, рассматривая меня умным блестящим глазом, снова насмешливо каркнула и улетела в лес. Я вытерла лицо, и ветер быстро высушил остатки слёз. Наконец-то снова тишина и покой. Никого больше не пущу на порог, вилами прогонять буду, но не пущу. Нашли себе знахарку, ишь ты. Своя, поди, имеется, я у неё хлеб отбирать не нанималась.

Ворчание не мешало мне заниматься делом. Я мыла, скоблила, вытряхивала и проветривала избу, пока даже духа пришлых людей в ней не осталось, только тонкий горький аромат сушеной полыни, разбросанной по всем углам.

До ближайшего селения было два-три дня пути. Моя изба стояла неподалеку от реки, что правда, то правда. Но не судоходной ведь! Обычная мелкая речушка. Ни большой дороги, ни какого-то промысла. Это должно было быть самое уединённое место в мире, но что-то пошло не так. Пусть не каждый день, но люди продолжали приходить. Всех сословий и возрастов, с просьбами – то разумными, то безумными.

В итоге тропинка к дому не то что не заросла, но как будто даже стала шире. Я смотрела на узкую полоску земли, на которой почти не росла трава, и отказывалась понимать, что делать дальше. Я ведь и жить-то не собиралась, просто была слишком труслива, чтобы приближать собственную кончину.

Иван-царевич объявился в самый разгар лета. В тот день шёл яростный дождь. Тёплые крупные капли прибивали траву, ветер гнул деревья, но я знала, что они расправятся и будут только рады живительной влаге. Запах мокрой земли возвращал меня в детство. Я стояла под навесом, бездумно любуясь пузырями на лужах вместо того, чтобы скрыться в избе. Издалека будто послышалось ржание, но шум капель заглушал все прочие звуки, и я решила, что мне показалось. Как бы не так.