– Привяжи и иди, о лошадях тоже позаботиться надо, – сказала я и чуть усмехнулась, увидев, с каким облегчением Иван выскочил наружу. На самом деле меня не волновали ни лошади, ни царевич. Я просто не хотела, чтобы он смотрел. Руки будут дрожать, долго, неловко. А так – что-нибудь да получится. Края сходились хорошо, рана была не рваная, а резаная. Мешала только кровь. Она обильно потекла, как только я сняла запекшуюся корку, и продолжала понемногу сочиться даже после наложения швов.

Поразмыслив, я наложила повязку, и решила, что утро вечера мудренее. Дождь прекратился. У меня вступило в поясницу после всей этой чехарды, и я злилась на Ивана так, что сама себе удивилась – ещё не всё на свете мне безразлично.

Спать условились по очереди. Я предупредила царевича, что у раненого может начаться рвота, особенно после пробуждения. Он долго спорил со мной, утверждая, что в бане людям не место, но я уперлась – пущу в избу, только если очнётся.

Я понемногу заливала подопечному в рот слегка подсоленную и подслащенную воду, обтирала лицо влажной тряпицей и следила, чтобы не замерз. К утру он начал беспокойно метаться, и я не выдержала – позвала Ивана. Даже если пациент не драться, а помирать собрался, вдвоем как-то спокойнее.

Раненый открыл глаза. Карие, темнее моих, они казались почти черными. Волосы тоже темные, лицо смуглое и скуластое. Похож на татарина, но я плохо разбиралась в многочисленных местных народах. Толкнула Ивана, чтобы тот придержал гостя в случае чего, и заговорила:

– Ты в моем доме. Ранен. Моргни, если слышишь и понимаешь, но не шевели головой и не пытайся встать.

Медленно, но чётко он опустил веки и спустя пару мгновений снова открыл глаза.

– Я буду давать пить, старайся глотать. Тогда, может, выживешь.

Снова моргнул, переводя взгляд с моего лица на Ивана. Слабый как новорожденный птенец, этот мужчина внушал мне невнятное беспокойство. Когда он смежил веки и снова забылся, я знаком пригласила Ивана выйти на двор.

– Ты его сюда притащил, ты и помогай, царевич, – строго сказала я. – Будет пить и писать, а дальше видно будет. Пока не встанет – сам его таскай, да переворачивай. Я с ним не останусь. Или вместе выхаживаем, или забирай откуда принёс и проваливай.

Я изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой. Если Иван уедет, я ж даже вытащить мужика из бани не смогу, не подниму. А если смогу – куда дальше? Во дворе оставлять валяться? От таких перспектив сердце билось все сильней. Я смотрела невидящим взглядом в сторону леса, и тут, наконец, царевич заговорил:

– Если бы не я, он был бы мёртв. Но и он подставился в бою, прикрывая меня. Стало быть, мы с ним побратимы. Я задержусь, но не больше, чем на седмицу. Всё сделаю, что скажешь.

«Ну да, свежо предание», – мысленно огрызнулась я, не выдавая своего облегчения. – «Сапоги мои где? То-то же».

– Ты как будто стала жить богато. В добрый час сказать, в худой помолчать, – заметил Иван-царевич. Мы сидели на крыльце, пригревшись на солнышке. Я отхлебнула из кружки теплое козье молоко и посмотрела на него в упор:

– Действительно! Не знаешь, случайно, откуда просители-дарители дорогу к моему дому знают? Прокляну ведь! Кто тебя просил?

Иван рассмеялся. Виноватым он не выглядел:

– Нечего сидеть тут одной. Не по-человечески это.

– Ты мне не брат и не сват! – отрезала я. Кажется, кудрявому просто нравилось меня злить. – Я сама решаю, как жить.

– Ну, переехать ты сможешь навряд ли. У тебя даже лошади нет, – хохотнул Иван и добавил, пока я на него не набросилась: – Пора проведать хворого.