Новый хозяин, мало того, что принёс новые порядки, так ещё и набрал невесть кого с улицы!

От Фернандо так и веяло недовольством, раздражительностью и досадой на то, что рушится привычный мир. Внешне он, конечно, старался этого не показывать, сохраняя безупречное выражение лица. Но даже идти за ним следом Эмбер было неприятно, такой шлейф негативных эмоций тянулся позади, точно кильватерная струя. Что же, как минимум, один недруг в этом доме у неё есть, не считая пройдохи-Мориса.

Поэтому Эмбер постаралась обойтись минимумом вопросов, поблагодарила мейстера Фернандо и заняла отведённую для неё комнату. Она ожидала худшего, но комната оказалась более чем приличной. С небольшим окном, кроватью, столом и стулом и даже с нишей в стене, в которой за полотняной занавеской располагались полки для вещей. А главное, в этой комнате был умывальник с центральным сливом, и это было просто счастье. Да эта комната была в сотню, если не в тысячу раз лучше той каморки, что сдавала ей местресс Арно! И, пожалуй, о таком жилье мечтала бы половина Тиджуки.

Эмбер присела на кровать и провела ладонями по разноцветному лоскутному покрывалу. Подняла взгляд…

На стене над кроватью висел Скорбный Ангел – иберийский религиозный символ, а под ним стояла ритуальная свеча в подсвечнике. У каджунов Ангела заменяла Святая Дева, и это всегда было поводом для религиозных распрей.

Но Эмбер было всё равно. Она не собиралась молиться никому из них.

Проклятым это ни к чему.

С некоторых пор она перестала верить в бога своих родителей. С тех самых пор, как в одиннадцать лет слегла с тяжёлой лихорадкой. Лекарь говорил, что виноваты комары, что это малярия или, может быть, укус мошки зуму. И шёпотом говорил отцу, что всё руках божьих и осталось только молиться. И отец молился. Усердно и истово. Даже молебен заказал. Её поили «красной водой» − хининовым отваром с мёдом и делали припарки с уксусом, пичкали горькими порошками и чем-то похожим на зелёную глину. Но ничего не помогало, она бредила, истекала жаром и таяла, как свеча. А потом её ольтекская няня Уруа сходила к какой-то своей знахарке и, вернувшись, в тайне от лекаря и отца чем-то напоила Эмбер.

− Обними меня, дочка. Обними изо всех сил. Моя золотая девочка, − прошептала Уруа, раскрывая объятия.

И Эмбер обняла её изо всех сил…

В ту же ночь Уруа умерла, а Эмбер выздоровела. Только потом, много позже, она поняла, что это была за лихорадка и что сделала её няня.

Инициация…

Когда утром отец зашёл к ней в комнату, она даже испугалась. Никогда раньше не видела, чтобы у него было такое лицо. Он замер и побледнел и едва не выронил из рук какую-то склянку. По его щеке скатилась слезинка, и, кажется, он не был так растерян даже в тот день, когда Эдриана, её брата, забрали в приют для эйфайров.

Потом он дрожащими руками запер дверь на ключ и устало опустился рядом. Долго сидел и молчал, а она всё спрашивала, что с ним. И так же молча он протянул ей зеркало.

Её глаза утратили мягкую светлую голубизну и налились ртутной прозрачностью.

Проклятая кровь…

Почему? Почему именно с ней?! Почему и с ней тоже!

Только это она и разобрала в словах отца. Он сидел, обхватив голову руками, и смотрел какое-то время перед собой. Он уже потерял сына и не мог потерять ещё и дочь.

Он сам купил для неё туату и объяснил ей, что она должна делать.

Разве может бог так поступать со своими детьми?

И когда Эмбер поняла цену, которую она заплатила за свою новую жизнь, то перестала верить в бога. Во всяком случае, в того, чей символ висел напротив кровати.