Несколько обеспокоенный тем оборотом, какой принимали события, Филипп обещал отречься от Бертрады и ненадолго расстался с ней; это время было необходимо папе, чтобы дать королю отпущение грехов и вернуться в Рим. После этого король, не в силах сопротивляться своей пылкой страсти, снова призвал к себе Бертраду, но притворялся глухим, когда ему напоминали о крестовом походе. Король не выносил даже мысли о том, чтобы хоть несколько дней прожить в разлуке со своей подругой, потому и не горел желанием отправляться на край света и там, быть может, сложить голову, вместо пылких объятий Бертрады тешась только приятными воспоминаниями. Филипп, конечно, решился бы взять с собой Бертраду, но лишь одному богу известно, как Урбан II отнесся бы к присутствию веселой графини в рядах воинства Христова…

Папа, которого известили о неблагочестивых выходках Филиппа, сильно разгневался и не только снова отлучил от церкви прелюбодейную пару; на сей раз он вынес интердикт всему Французскому королевству. В ту эпоху это было грозное оружие в руках церкви: в королевстве должна была прекратиться вся религиозная жизнь, то есть больные оставались без ухода, мертвые – без погребения, умирающие – без утешения, дети – без крещения, а свадьбы – без благословения. Словом, это означало духовную смерть королевства.

Народ, страдая от горя, запирался в домах и молил бога вразумить своего суверена. Филипп не прислушивался к этим мольбам. Поглощенный своей любовью, король пренебрегал страданиями подданных. С вызывающим бесстыдством любовники выставляли напоказ свою связь. Казалось, отлучение от церкви совершенно не волнует эту пару, и, когда при въезде в какой-нибудь город колокола молчали, двери домов закрывались, а люди бежали от них как от чумы, Филипп и Бертрада смеялись над тем, что они именовали трусостью мужланов. Даже в тот день, когда после их отъезда колокола зазвонили снова и жалобный их звон преследовал любовную пару, Филипп склонился к своей спутнице и со смехом сказал:

– Слушай, красавица моя, слушай, как они нас гонят!

Несмотря на прочность этой безоблачной любви, бесстыдники, вероятно, стали бы сговорчивее – очень уж велики были страдания народа и опасен ропот сильных мира сего. Увы, в тот год, когда крестоносцы Готфрида Бульонского вошли в Иерусалим, великий папа Урбан II скончался. Его преемник Паскаль II отнесся к Филиппу и Бертраде гораздо снисходительнее.

Он прислал во Францию двух своих преданных людей – кардиналов Жана де Губбио и Бенедикта, велев им без лишнего шума уладить дело: старая история слишком уж затянулась, но в конце концов такая стойкая любовь даже заслуживает уважения. Словом, пришлось Злому Фульку отступить – у него и так хватало дел дома. Сыновья Фулька перессорились и угрожали перерезать друг другу глотки. Так молодой Фульк, сын Бертрады, сумел вырваться из рук своего старшего брата Жеффруа-Мартеля, только бежав ко двору Франции, где он, разумеется, нашел приют, деньги и поддержку.

После этого удрученный отец приехал к бывшей жене и своему сопернику, чтобы изъявить им благодарность; примирение прошло как нельзя лучше, что развязало руки обоим кардиналам, которые ничего не предпринимали, не желая нарушать воцарившееся семейное согласие.

Однако при французском дворе находились два человека, не желавшие складывать оружие: это были принц Людовик и его сестра Констанс. Людовик (отец, следуя феодальному обычаю, уже назначил его наследником) стал постоянной мишенью наемных убийц, и Филипп едва успевал спасать сына от новых покушений. Брак Констанс сложился очень неудачно, и принцесса вернулась к отцу; это не устраивало Бертраду, чей нрав по неукротимости вполне мог сравниться с характером Злого Фулька.