Метнулись было атакующие в одну сторону, но там стеной встал сам ярл Эйнар, славный сын Гуннара, не отступивший ни на шаг, а с ним еще добрая сотня бойцов. Метнулись в другую – а там Бесе Стрела, а с ними Гути Звенящий Меч, а с ними Вегард Серый Плащ и Финн Две Бороды.

В панике попробовали муромские дружинники повернуть назад, но едва им удалось это сделать, как они лицом к лицу столкнулись с подоспевшей конной дружиной рязанского князя. И пусть во главе ее был не отчаянный Константин, а сменивший его бесшабашный Радунец, но муромчанам от того пришлось не слаще. Правда, самого Радунца враг достал. Сразу пятеро кинулись на него, и хоть отбил он почти все выпады, но в бою «почти» не считается. Пятый меч вкось чуть ли не до седла располовинил молодого удальца, в спешке не надевшего кольчугу.

Но дорого обошлась муромчанам эта гибель. В неистовой жажде отомстить за его гибель рязанцы просто смели, втоптали в кровавый песок все жалкие остатки отбивающихся. И плакал, видя гибель своих сыновей, Давид, проклиная тот миг, когда, понадеявшись на то, что прорыв удастся, благословил их на бой. Как оказалось, последний бой в их жизни.

Однако не забыл старый князь и про тех, кто еще был жив и находился подле него. Едва надвинулась на них тяжелая черная туча всего рязанского войска, как из муромских рядов медленно выехал всадник. Седую его голову не покрывал шлем, из глаз ручьем текли слезы, и лишь по развевающемуся алому корзну можно было признать в ссутулившемся старике князя Давида Юрьевича. Подъехав к Константину, он неловко полуслез-полусполз с коня, тяжело опустился на одно колено и, склонив голову, протянул победителю свой меч рукоятью вперед в знак покорности и безмолвной просьбы о пощаде всех муромцев, пока еще живых. И судорожно дергались от падающих на них жарких слез князя стебельки луговых трав.

Константин в свою очередь тоже спешился, подошел к Давиду, принял его меч и помог старику подняться.

– Господь видит, что я не хотел гибели твоих сынов, – глухо сказал он, с жалостью глядя на муромского князя.

– Я сам во всем виноват, – хрипло прошептал Давид и затрясся от рыданий, припав к плечу Константина.

– Зачем ты вообще пошел на меня? – не зная, что еще сказать, с досадой спросил тот, неловко приобняв несчастного отца. – Жили мирно, друг другу не мешали, и на тебе.

– Не своей охотой я поднял меч, – выдавил тот. – Сам, поди, ведаешь, что мы уже давно в сподручниках у владимирцев. Куда повелят, туда и идем. А иначе… Сказали к Липице идти – пошли. Повелели на Рязань рать двинуть… – Он не договорил, и плечи его снова затряслись.

– А не пошел бы ты ныне – ничего бы они с тобой не сделали, – шепнул Константин. – Разбил я их обоих у Коломны. Юрий мертв, да и Ярослав еле живой – не знаю, довезу ли.

– Думаешь, утешил? – откачнулся от него Давид и невидяще глянул на Константина красными от слез глазами. – Ты мне токмо еще горшую боль дал. Стало быть, дважды я в их смерти повинен. Когда полки сбирал, Ижеславцем и Кадомом соблазнившись, кои мне владимирские бояре посулили, и когда ныне утром их на бой благословил. – Он вновь жалобно всхлипнул. – То за мою жадность ниспослал мне господь столь тяжкую кару. За жадность, да еще… Облыжно я дядьев твоих оболгал пред Всеволодом Юрьевичем. Ровно десять годков всевышний ждал покаяния моего за грех тот смертный, да так и не дождался[30], вот и… – Не договорив, он снова заплакал.

– Приди в себя хоть немного, Давид Юрьевич, – сочувственно, но в то же время с легкой долей укоризны заметил Константин. – На тебя не только я и рязанцы мои, но и муромцы смотрят. Я понимаю, что горе твое велико, но ты – князь. Об этом вспомни.