— Да, все сложилось не так радужно, как хотелось бы. Писатель оказался фанатик, — услышал я иную версию. Пока я думал — Муза рассказывала. — Поздно я насторожилась!

— Конечно, поздно, дорогая, на то время отношения зашли уже так далеко, что выйти из них не было никакой возможности, — согласился я, — и не смотри на меня такими глазами, сама же сказала — у нас нет секретов от читателей. Пусть все знают, как я тебя люблю!

Перебила… На чем я остановился? А, писатель-фанатик, получив её одобрение, запирался в кабинете и сутками стучал по клавиатуре. Муза нервно жевала изюм. На кухне, в гордом одиночестве. Ведь она была порядочная, верная и не летала туда-сюда по молодым поэтам, пока Писатель сидел над книгами. Но ей так хотелось быть с ним все время. Ему тоже!

Он и был, на самом деле он думал о ней постоянно, даже во сне, а уж тем более наяву. Когда писал, он видел перед собой её прекрасные глаза. И не только глаза, а и все остальное. Он представлял её в своих героинях, говорил с ней на страницах романов. Но она-то хотела дома на кухне! А лучше в спальне. Да, особенно в спальне. Когда Писатель увлекался книгами, он напрочь забывал о своих супружеских обязанностях. А чего стоит весь изюм мира без сладости земной любви? Муза ведь прежде всего женщина, а потом уже муза.

И что это я перешел на повествования от третьего лица? Вот Муза, вот я, а вот вы — все мы тут вместе. Пьем чай, обсуждаем мое творчество...

На чем же я остановился? А, ей не понравился мой новый роман.

— Как же так? — Этот вопрос я ей сто раз задавал. И перед самым финалом тоже. Тогда она вроде одобряла, а теперь. О, женщина! Имя твое — Непостоянство.

— Все надо переписать, ты слышишь? А это, — Муза пинает ногой раскрытую коробку с полученным из типографии тиражом, — на растопку пустим.

— Дорогая, рукописи не горят!

— А кто сказал, что я их жечь собираюсь?

— Сама же сказала: “на растопку”.

— Я говорила в фигуральном смысле, про чувства, про вдохновение. Почему ты все понимаешь настолько буквально? Я сказала, что в твоем романе не хватает волшебства, может быть, мистики. Попробуй ещё раз.

— Что, прямо сейчас? А чай?

— После первой главы. Перепишешь, тогда будет тебе чай. О чем мы хотим послушать? — оборачивается она читателям. Те скромно молчат и ожидают её вердикта — в конце концов, кто тут у нас Муза? — Хорошо, — на секунду задумывается она, — теперь зима и скоро Рождество. Хочу волшебную историю с хорошим концом! И чтобы там было про любовь, — добавляет она мечтательно, — в рамках приличий, разумеется.

Теперь задумываюсь я. О чем же рассказать?

Рождество, на Соборной площади перед ратушей высокая, сверкающая огнями ель. Да! Теперь я хорошо вижу маленький городок, допустим, в Англии, на главной улице людно, горожане спешат купить рождественские подарки...

И я слышу голос! Да! Обычно так и происходит — все начинается с Голоса, который звучит в моей голове. В этот раз в нем слышится добрая улыбка:

— Бывает день, когда Небесный Отец оставляет кое-что приятное для себя…

3. Глава третья. В которой мы попадаем в городок Н

Городок Н был исполнен предчувствием Рождества. Жители торопили праздник. Уже в начале декабря на Ратушной площади нарядили высоченную ель, везде по городу арки и балконы украсили гирляндами из еловых лап, а двери домов — венками из остролиста. Гирлянды и венки с шарами и колокольчиками, перевитые алыми и золотыми лентами, превратили улицы в яркие праздничные декорации для Чуда.

А витрины! Владельцы магазинов старались перещеголять друг друга в убранстве. Особенной роскошью сияли витрины Вильгельмстрит, что вела к Ратуше и костелу Святого Андрея. Оно и понятно — по этой улице быстрее всего можно было добраться до площади — все и шли по ней, ведь на площади и ярмарочные балаганчики, и Вертеп.