Собрались односельчане, стали решать, что делать. Мужики осмотрели изъеденные шашелем углы и пришли к выводу, что шубейка-то и прошвы не стоит… С тем и пустили шапку по кругу и собрали столько, сколько попросили за готовый сруб в соседнем селе. Сруб перевезли. Дом поставили обыдёнкой – утром закатили под углы валуны, а к вечеру подняли стропила, обрешётили еловыми жердями и покрыли соломой, подбив снопы в несколько рядов.

Деньги, собранные миром на покупку сруба, Жуковым надо было возвращать общине. Они и возвращали. Частями. Как могли. Это был своего рода кредит от мира. Беспроцентный. Не бросить в беде ближнего. Помочь соседу. Выручить в трудный час родню. Не оставить посильным вниманием и опекой земляка. Выросший в деревне, воспитанный деревенской общиной, которая всегда устами стариков поощрит добрые поступки подростка и осадит перед недобрыми, Жуков сохранит заветы этого особого мира на всю жизнь. Когда достигнет материального благополучия и достатка, будет щедр к родным и близким. Заботлив по отношению к многочисленным племянникам и племянницам, гостеприимен. Родня всегда будет окружать его и в московской квартире, и на даче, и даже в гарнизонах. Он любил, чтобы вокруг него были родные лица, звучал родной говорок. Куда бы судьба ни забрасывала его, он старался иметь при себе хотя бы малую частичку своей родной Стрелковщины. Ко всему прочему земляки были надёжны.

Но полоса бед не заканчивалась. Маршал вспоминал: «Год выдался неурожайным, и своего зерна хватило только до середины декабря. Заработки отца и матери уходили на хлеб, соль и уплату долгов. Спасибо соседям, они иногда нас выручали то щами, то кашей. Такая взаимопомощь в деревне была не исключением, а скорее традицией…» До голода дело не дошло, но до лета, до спасительной лебеды, тянули из последних жил.

Вскоре у Егора начался свой, мужской промысел. Он взял корзину и пошёл на речку Огублянку ловить рыбу. Рыбёшка, конечно, ловилась, но в основном мелочь. И тогда Егор сплёл вершу. В вершу попадались налимы, плотва, иногда щуки и лещи. Когда улов оказывался большим, Егор с удовольствием разносил рыбу по соседям. У кого в голодное время заимствовали муки, картошки, соли. Долг платежом красен.

В отроческие годы пристрастился к охоте, и эта страсть жила в нём до последних лет.

Жил в Стрелковке Прошка по прозванию Хромой. Работал половым в придорожном трактире в соседней Огуби. По тогдашним меркам Хромой Прошка был человеком зажиточным. Он даже купил себе ружьё и стал ходить на охоту. Только вот собаки у него не было. К тому же, как оказалось, для охоты на зайцев, к примеру, нужна была гончая, а для охоты на уток и вальдшнепов – легавая. И хоть Хромой Прошка считал себя человеком зажиточным, заводить таких дорогих собак оказалось заботой непосильной.

Хромой Прошка был постарше Егора. Однако они дружили с детства. Мать Прошки на крестинах Егора держала младенца на руках перед купелью, а потом, голенького, принимала от батюшки. Так что Хромой Прошка доводился ему почти роднёй и на охоту брал его по-родственному.

Поскольку в лес они ходили вдвоём, а ружьё было одно, то и стрелял из него владелец – Хромой Прошка. Егору доставалась другая охота: зимой он делал заячьи загоны, распутывал заячьи «малики» и со временем настолько постиг загадочную азбуку заячьих следов, что в несколько минут определял, где на днёвку залёг косой и как лучше поднять его на выстрел Прошки. По одному рисунку следа тут же определял – беляк или русак. Различал концевые, жировые, гонные и взбудные следы. Знал, что если заяц сделал смётку – далеко спрыгнул со своего следа в сторону, то где-то недалеко в укромном месте, обычно в густом кустарнике с пожухлой травой, и залёг. Иногда они с Хромым Прошкой брали зайца прямо на лёжке. Бывало, что и упускали. Прошка мазал или вообще не успевал приложиться и выстрелить. Тогда Егору приходилось снова выслеживать косого, топтать снег по новому кругу. Так в доме появился солидный приварок из зайчатины.