Ещё до отъезда в Москву был на танцах случай. Его тоже помнят на Стрелковщине. Егор до того пристрастился к пляскам на вечеринках, где старшие парни и девчата встречали его, как артиста, что, когда однажды перед вечеринкой выяснилось, что его штаны мать только что замочила для стирки, он надел длинную холщовую рубаху и побежал на танцы без штанов. Завидев Егора в таком наряде, гармонист заиграл «русского». Все замерли: выйдет Егор или просидит, затаившись в кустах. Вышел! Да так отодрал, с такими выходцами и крюками, что парни с восхищением ухали, а девушка ахали, стараясь и потешиться, и подбодрить плясуна. Но когда пошёл на «маятник» да с подскоком, рубаха его пошла пузырём и между ног что-то болтанулось. Парни ухнули ещё громче, а девчат разобрало так, что они уже и не смеялись, а верещали и торопливо утирали ладонями слёзы, чтобы не застили глаза и не мешали видеть новые картины. Но ничего удивительного дальше не было. Егор учёл ошибку и пошёл не вприсядку, а полуприсядкой, чтобы из рубахи опять чего не вывалилось.

Танцы доводили Егора почти до исступления. Драка с почтальоном возникла во время танца. Если бы не танец, он, может, и не рискнул бы броситься на почтальона. Эта безрассудная, отчаянная храбрость впоследствии тоже проявится – и во время учёбы и службы, и на фронте, и во время стычек со Сталиным и Хрущёвым, и на войне – на одной, на другой, на третьей и на четвёртой, самой большой и продолжительной, которая сделает его первым маршалом победившей страны.

На гулянках первенства не уступал. За девчатами ухлёстывал лихо и напористо. На родине, пока были живы его погодки, вспоминая деревенские гулянья с танцами, шутили: так, мол, и воевал – и когда солдатом был, и когда полководцем.

Вспоминал и он ту пору. И деревенские вечорки. И гармонь. И девчат на кругу, где одна другой веселей и краше. А как взять ту, которая особенно пришлась по нраву? Танцем! Срубить наповал лихим плясом!

Когда работал над «Воспоминаниями и размышлениями», своему редактору журналисту Анне Миркиной в порыве откровения рассказал: «Я, когда молодым был, очень любил плясать. Красивые были девушки! Ухаживал за ними. Была там одна – Нюра Синельщикова – любовь была». Анне Миркиной нужен был материал о ранних годах маршала, о родине и друзьях юности, о первых волнениях крови. Этот фрагмент интервью так и остался в её рабочем блокноте. В мемуары маршала он, к сожалению, не трансформировался.

Крепко его тогда захватило первое чувство. До утренней зари просиживал с девушкой на крыльце её дома. Все стрелковские тропки они исхаживали за ночь. А как выплясывал он перед ней!

У Лёшки Колотырного была гармонь. Играл он на ней залихватски. А Егор плясал. Так, на пару, они и срубали девчат в окрестных деревнях и сёлах. Поскольку игрища в Стрелковке были раз в неделю, то в другой и третий день надо было идти в Огубь или в Костинку, а то и в Трубино. Они и ходили. В Лёшке Колотырном девчата души не чаяли, потому что – гармонист. А Егора любили за лихой пляс.

Нюра Синельщикова была красавица из красавиц. Были у неё ухажёры и завиднее Егора Жукова из бедной семьи. Так что первенство перед деревенской красавицей пришлось утверждать не только лихим плясом, но и кулаками.

Анна Ильинична Фёдорова из Чёрной Грязи вспоминала: «Была я маленькая, сидела на печке и видела, как Егор Жуков приходил к моему старшему брату Семёну. Они дружили. Был он из бедной семьи, ходил в рваных ботинках». Но эти воспоминания Анны Ильиничны – о более ранних летах. А вот что она вспоминала о юности Жукова: «Когда Жуков в юности приезжал из Москвы в Стрелковку, то в деревне говорили: «Егор приехал, на вечеринке драку жди…» Так оно зачастую и случалось.