Покрытые старческими пятнами руки сжимают старое, пожелтевшее от времени письмо, а вот лицо у лорда Викона на удивление моложавое, седина почти не тронула густые тёмные брови и усы, глаза за стёклами очков сохранили ясность. В этих круглых очках старый лорд походил на филина.

Услышав, как негромко стукнула дверь, он оторвался от чтения и улыбнулся мне, а я с разбегу плюхнулась на его мягкую просторную кровать, скинула туфли и улыбнулась ему в ответ:

- Доброго вечера, лорд Викон.

- И тебе не хворать. Рад тебя видеть, детка. Если хочешь, вон там лежит ещё одно одеяло. Ты слишком легко одета для такого морозного дня.

- На улице действительно морозно, но у вас настоящая жара. Если на полу разбить яйцо, оно сварится.

- Ну, как тебе угодно. Я-то готовлюсь, знаешь ли, к посмертным мукам. Говорят, грешников Чорай варит в огромных чугунных котлах, помешивая огромным шипастым черпаком.

- Какой ужас, лорд Викон! Не верю, что вас туда отправят, Творец не слепой.

- У каждого человека, прошедшего войну, найдётся, за что пожать Чораю его когтистую лапу.

- Разве война во имя добра и свободы не угодна Творцу? Так написано в Истинной книге.

- Никакая война не угодна Творцу, детка. Только жадным и глупым людям, прикрывающимся его светлым именем.

- В таком случае, я буду молить Изначального о том, чтобы оказаться в одном котле с вами.

- Не говори глупостей. Изначальный не смотрит на все эти людские условности, а читает в самой душе. А если он даже и ошибётся… Чорай только взглянет на твою хорошенькую мордашку и – у него лапа на тебя не поднимется.

- Прошу вас, лорд Викон... Не надо. Чем сегодня займёмся?

- Всё как обычно, детка. Те времена, когда я любил разнообразие, безвозвратно прошли.

- Люди иногда меняются, независимо от времён.

- Верно, моя маленькая мудрая Римия из Римия... - он гладит меня по голове, как кошку, и больше всего мне хочется просто свернуться клубком и задремать. Но служба есть служба, и я старательно держу глаза открытыми, чтобы не обидеть доброго старого господина.

Лорд Викон устраивается поудобнее, прочищает горло и двигает ближе к глазам сползшие на кончик крючковатого, как совиный клюв, носа очки. Берёт с прикроватной тумбы письмо, верхнее из небольшой стопки, и начинает размеренно читать:

- Светлого дня тебе, рубиновый принц из Хорренхая! Сегодня я проснулась на рассвете, не понимая, где кончается сон и начинается явь. Звезды уже погасли на небосклоне, но тонкий белый серп припозднившейся луны ещё заглядывает в окно. Я знаю, что у нас с тобой на двоих одна луна и одни сны, хотя между нами – настоящая пропасть, в которую я хотела бы упасть. Я заснула с мыслями о тебе, с ними же и проснулась, позволив себе несколько волшебных мгновений перед тяжёлым днём. Отец требует меня к себе, и мне страшно.

Текст старого пожелтевшего письма, написанного на незнакомом мне ирталийском языке, я знаю почти наизусть. Но всё равно слушаю, не сводя глаз с лица пожилого хозяина. На этом лице я вижу тёплую нежность и горькую печаль, ничуть не постаревшую на четыре десятилетия, отделявшие его от знакомства с некой знатной ирталийской леди, имя которой он мне так и не раскрыл. Свои письма, обращенные к "рубиновому принцу" она всегда подписывала как "изумрудная принцесса", и это было и смешно, и трогательно, и самую чуточку сказочно.

- Мне страшно, потому что я знаю, о чём будет разговор: о моём неизбежном браке. Я не могу позволить себе назвать подлинное имя этого человека, Пусть будет Даньцат Рит, я уже видела его на прошлогоднем приёме. У него потные руки, отрывистые сухие интонации и глаза убийцы, он занимает очень высокий пост в Хорренхае.