Но судьба распорядилась иначе.

Лорд Ликор не был жесток, но и церемониться со мной, в отличие от старшего брата, он не стал. Он был толстый, тяжелый, периодически злоупотреблял спиртным, от него пахло чем-то кислым и одновременно горьким. Он любил, когда я была повёрнута к нему спиной, и это мучительно напоминало детство, подходящего со спины отчима, зажимающего мне рот рукой, чтобы я не вскрикивала.

Впрочем, лорд Ликор, его потная тяжесть, привычка со смехом называть меня разными пошлыми и глупыми словами, вроде "девки", "шлюшки" или "потаскушки", от которых у меня сводило скулы, было ещё не самым страшным.

Лорд Лавтур, его сын, не отставал от отца. Молодой, всего на год старше меня, неутомимый, как годовалый пёс, он забрасывал меня признаниями во внезапно проснувшейся любви, своей надуманной ревностью и бесконечными пустыми обещаниями. Якобы он полюбил меня, якобы мечтал забрать в своё единоличное пользование, о чем говорил часто и многословно, но я научилась не слушать его настойчивый шёпот, громкий и назойливый, как ворвавшийся в комнату обалделый гусь со скотобойни. Куда хуже было то, что он всё время требовал чего-то от меня – бурных и моментальных оргазмов от его неумелых прикосновений, непременно с выкрикиванием его имени, которых не было и быть не могло, но признаваться в этом было немыслимо. Признаний в любви к нему, уверений, что он лучше отца и дяди, и всех на свете. Восхищение его телом, запахом, вкусом, голосом, консистенцией его семени. Меня тошнило от этой немыслимой пошлой театральности, но другого выбора, кроме как кивать и соглашаться, не имелось. Между прочим, у лорда Лавтура, была невеста, забитое существо с каким-то ассиметричным лицом, их свадьба должна была состояться вскоре после двадцатичетырёхлетия жениха, то есть в следующем году. Молодому господину было решительно безразлично, что иметь единоличных любовниц запрещено законодательно, что у него нет, и в ближайшие годы не предвидится возможности накопить нужную для досрочного завершения моего контракта сумму – аж целых девяносто тысяч золотых хорров. Зато он любил обсуждать со мной далеко идущие планы наших отношений, детей, которых он мне непременно заделает, локти, которые сгрызут отец и дед.

Я кивала, как кукла неваляшка, и вспоминала вторую и третью степени чисел от одного до двадцати. Про степень числа мне тоже рассказывал лорд Содель, удивительная магия мгновенного роста в рамках себя самого. К сожалению, обсудить свои математические фантазии мне было не с кем – ни лорд Ликор, ни его сын никогда не стали бы меня слушать.

Впрочем, и молодого Лавтура вполне можно было вытерпеть, а вот брата его матери, лорда Мизерта... Фактически, конечно, лорд Мизерт не относился к семье Бэкхеймов, но придя к полному разорению в результате каких-то азартных увлечений вроде собачьей травли или настольных игр с денежными ставками, он воспользовался каким-то старинным правом "присоединения к роду", получил статус члена семьи и право издеваться надо мной как ему угодно.

Лорд Мизерт был совершенно невыносим, и когда самый старший из Бэкхеймов лорд Викон наконец пригласил меня в свою спальню, мне было уже всё равно. Синяки, царапины и кровоподтёки на теле лечила хмурая целительница Сантима с её вечно осуждающим взглядом, а что до травм душевных, до них, как водится, никому не было дела.

***

Лорд Викон, помнится, в нашу первую встречу в его спальне, лежал на кровати под одеялом, так же, как и сейчас. Он неторопливо осмотрел меня с головы до ног, хотя мы, конечно, виделись и раньше. И тем не менее, члены семьи лорда Соделя после его смерти словно разом сбросили прежние маски, и я предпочитала думать, что вижу каждого из них в первый раз.