Комната, выделенная господином, привела меня в восторг – раза в три больше, чем та, что была в родном особняке, и пахло там цветочной ароматической водой, а вовсе не плесенью, пылью и мокрой собачьей шерстью. Тоненькая большеглазая Лиока, моя собственная – подумать только, как у госпожи какой-нибудь! – горничная поклонилась мне, пробормотав что-то вроде «Добро пожаловать, гойда», и я едва удержалась от того, чтобы расцеловать её в обе щеки. А ещё там были новые роскошные платья, нечитанные книги и даже книги с примерами, и пара фарфоровых кукол, и картинки на стенах, и не было никакого гойдела Лихаэра с его липкими жадными руками, не было вечно пьяной матери, в последний год узнающей меня с трудом, и я чувствовала, как колотится в груди сердце.

Обедала и ужинала я с другими слугами, державшимися вежливо, но холодно и отстранённо: очевидно, всем было известно, для каких целей привезли «эту распутную безродную девицу». Большинство слуг, надо полагать, искренне сочувствовало старой доброй хозяйке, но никто не смел и слова пикнуть мне в лицо. А шёпотки за спиной я не слушала, да пока что и не могла бы услышать – слишком уж всё пело и трепетало внутри.

Целительница семьи Бэкхейм Сантима без единого слова выдала мне снадобье, препятствующее зачатию, густое и горькое, которое я выпила тут же, в её присутствии, стараясь не смотреть в её холодное, обрамленное седыми волосами лицо. С этой женщиной, согласно моему контракту, я должна была отныне видеться регулярно.

Вечером первого дня пребывания в замке Лиока помогла мне принять ванну – восхитительную, ароматную горячую ванну, которой и в помине не было в моей прежней жизни, и удалилась, поглядывая на меня со значением напоследок.

А я заметалась по комнате.

Столько лет мне твердили, что моё предназначение – дорого продать своё тело. И вот сделка совершена, и я, похоже, получила не так уж мало, но внезапно мне стало тревожно и страшно.

А если лорду Соделю я не понравлюсь? А если он вышвырнет меня вон и потребует вернуть все деньги? А если он будет жесток со мной? А если…

И я обратилась к цифрам – своим единственным надёжным друзьям. Села в плетёное кресло, прикрыла глаза и зашептала, как иные шепчут молитву Творцу:

- Восемьдесят пять на двадцать…тысяча семьсот. Тысяча семьсот разделить на четыре… на четыре… четыреста двадцать пять!

Я не услышала появления лорда Соделя, но почувствовала мягкое и одновременно сильное прикосновение его рук к плечам. Повинуясь направляющему движению, поднялась, так и не открывая глаз. Он ловко, одну за другой, расстегнул пуговицы на моей ночной рубашке, и прохладный воздух пощекотал обнажённую кожу, и я, смиряясь, глаза открыла.

Лорд Содель стоял совсем близко и любовался мной. Протянул руку, погладил скулу, чуть задержавшись на подбородке, накрыл ладонью грудь, сжал горошину соска, отпустил и снова сжал, второй рукой вытаскивая шпильки из волос. Несмотря на горящий в камине огонь, мне было холодно, но я не решалась даже пошевелиться. Он поцеловал мою шею, втягивая кожу губами, гладил и сжимал то одну, то другую грудь, нашёптывая на ухо что-то ласковое, успокаивающее, его касания были не слишком приятными, но вполне терпимыми, и всё-таки я плохо понимала, что должна делать, ведь гойдел Лихаэр никогда так меня не ласкал. Возможно, он хотел, чтобы я всё же выглядела неопытной, понимая, что это в большей степени возбудит моего нового владельца. И лорд Содель несомненно был возбужден – я почувствовала это, когда и он, наконец, разделся, по-военному быстро, и осторожно положил мою холодную безвольную ладонь на свой куда более напряжённый орган. Сжал ладонь, проводя вверх и вниз.