Отворачиваю лицо в сторону, да так, что чуть шею себе не сворачиваю.

— Напрасно закатываешь глаза. Эта женщина неприятна тебе. Значит и мне она здесь не нужна, — эти его слова заставляют меня снова взглянуть на него. — Зачем ее терпеть? — хмыкает с эдакой полуулыбкой. — Тем более ты отца предупреждала.

— Отец на тебя обиделся, наверное.

— Честно? Мне все равно.

— Это правда?

— Зачем мне лгать?

Да знаю я, что плевать Ветринскому на то, что думает мой отец. Никогда не забуду, в каком тоне он с ним обо мне договаривался, словно отец и не имел права ему отказать.

Проклятье… Вот зачем я снова вспомнила? Не нарочно повысила градус своей неприязни к нему, а я очень хочу его понизить, чтобы как можно спокойнее провести этот вечер.

— Да, и правда незачем. А еще тебе незачем целовать меня, — припоминаю.

— Кстати, — придвигается, занимая такую позицию, что всем присутствующим виден характер его поведения, — насчет поцелуев. Здесь мы еще ни разу не целовались.

— И.. и что? — пытаюсь медленно отодвинуться, чтобы наблюдающим не стало так очевидно мое поведение. Все, конечно, уже навеселе, но кто-нибудь да пялится, чтобы потом пустить про нас сплетни.

— Ты обещала, что будешь умницей в этот день, — давит на меня своим взглядом.

— Обещала. И я была такой. Мой лимит терпения закончился.

— Целуй меня, немедленно, — требует Вадим.

Сглатываю ком в горле, обескураженно уставившись.

— Ч-чего, прости?..

— Давай, — еще придвигается. — Сделай это. Хватит наклоняться назад, Илона, — цедит сквозь зубы муж. — На нас смотрят.

Снова шантаж. И я… и я поддаюсь ему.

Приняв решение слегка коснуться его губ своими, лишь бы он унялся, я оказываюсь втянута в куда более продолжительный поцелуй и объятия. Наши уста сливаются под мое мычание, ведь оттолкнуть я его не могу, мой порыв может слишком дорого стоить. Не зря же я уже столько времени так отлично играю…

— Вот так, — прекратив поцелуй, произносит мне в губы. — Я тебя сейчас отпущу, а ты улыбнись и дергайся.

Убиваю его взглядом в упор несколько секунд, а после делаю, как он говорит.

Никаких границ для него нет. Оглянуться не успею, как он еще и в кровать вздумает меня потащить. Придумает какую-нибудь чушь в связи с этим. А может и придумывать не станет, а просто скажет «раздевайся, и без вопросов».

Но на такое я не пойду, это та черта, которую я не перейду несмотря ни на что. Мое тело не продается. И я дам ему об этом знать, если потребуется.

Это я проглочу. Поцелуи — это ерунда. Их я забуду.

Беру стакан с ананасовым соком. Пью. Другие напитки на этом столе игнорирую.

— Ничего другого выпить не хочешь?

— И здесь будешь диктовать? — огрызаюсь. — Оставь ты уже меня в покое, — делаю еще глоток.

— Ты злишься, потому что думаешь, что все это только для видимости?

Я не думаю. Я знаю.

Поставив бокал на стол, провожу пальцами по губам, на которых уже не было помады, и слегка поворачиваюсь к нему всем корпусом.

— Разве нет?

— Я хотел этого. Мне все равно, сколько поцелуев заснимут.

Ладони мгновенно становятся влажными, в висках начинает стучать, возникает дрожание внутри… Все признаки на лицо: так на меня воздействует ложь.

Все слишком близко к сердцу принимаю, дурочка.

— Если это правда, то ты спятил, — холодно.

— Спятил? — хмурит брови, не понимая.

— Спятил, если думаешь, что я проявлю хотя бы толику взаимности.

Ветринский улыбается, наблюдая за тем, как раздражаюсь, отвергая его. Склонив голову немного в бок, он очень пристально рассматривает мое лицо.

— Жаль, что ты услышала мой разговор с твоим отцом… не до конца.