Представшая перед глазами картина почему-то смешит, а не ужасает. Не сдержавшись, тихонько смеюсь. Качаю головой и, наконец, завершаю обрабатывать последнюю царапину, воспользовавшись тем, что Соколовский на мгновение подвис, наблюдая за тем, как я хихикаю над ним.

– Чего смешного, седоволосая? – Скрестив руки на груди, парень расставляет ноги ещё шире, и я оказываюсь прямо посередине. – Я из-за тебя, между прочим, потратил все деньги, на которые планировал развлечься на выходных.

Я вновь пожимаю плечами, выкидывая использованную ватку в мусор.

– Это мелочь по сравнению с тем, какой ущерб ты нанёс моей семье, всего лишь нажаловавшись на меня своему отцу. Хотя, если кого и следовало наказывать, то только тебя.

Я не хотела его упрекать. Не хотела вспоминать прошлое. Не хотела, чтобы Соколовский знал, что его гнилой поступок до сих пор ранит меня в самое сердце. Но слова вырвались сами собой, а забирать их обратно уже поздно.

Но парень не отвечает. Только желваки на скулах играют – он явно злится.

Какое-то время мы проводим в молчании. Я пользуюсь этим и прикладываю холодное полотенце к кровоподтёку под глазом, который с каждой минутой становится всё страшнее и страшнее, расплываясь.

– Чтобы ты знала, Скворцова, я не горжусь тем поступком, – вдруг цедит сквозь зубы мажор. Но при этом его взгляд направлен в стену.

– Это что, завуалированное извинение? – Хмыкаю я, всё больше замечая, что в этом большом юношеском теле прячет маленький мальчишка.

– Считай, как хочешь, – бурчит Соколовский, этим самым прекращая наш странный диалог. Весь его вид говорит о том, что он не намерен вести дальнейшие переговоры.

Я невольно улыбаюсь, где-то на краю подсознания ужасаясь тому, что улыбаюсь в присутствие Глеба. Но сегодня ведь необычный день, правда? А значит, привычные правила отменяются. Завтра всё снова будет, как прежде. А пока мы просто однокурсники. Просто парень и девушка, давно знающие друг друга.

Мы стоим вплотную друг к другу. Жар, что исходит от парня, приятный. Согревающий. И я инстинктивно тянусь к нему, потому что никак не могу отогреться после произошедшего во дворе.

Тем больнее обрушивается на меня осознание того, что я творю.

Это же Глеб Соколовский! Арина… Что ты делаешь? Стоишь так близко к своему злейшему врагу! Более того, ваши бёдра соприкасаются, и ни ты, ни он не против происходящего. Никто из вас двоих не шарахается в сторону от отвращения!

Ужасая сама себя, я передаю полотенце Глебу в руки. Буквально впихиваю махровую ткань удивлённо хлопающему ресницами брюнету, и вылетаю из ванной так, словно за мной гонятся черти.

Да-да, те самые…

Я скрываюсь в своей комнатушке. Падаю на разложенный диван, заменяющий мне кровать, и бездумно смотрю в потолок. Сердце шарахает о грудную клетку, отдаваясь в ушах, как после сильнейшего испуга. Я дышу часто-часто, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться. А недавно мёрзшее тело бросает в жар до самых кончиков пальцев.

Что со мной происходит? Почему я так странно реагирую на Глеба?

Обхватив себя руками, ложусь на бок и сворачиваюсь в клубочек. Молюсь всем богам на свете, чтобы Соколовский не выбрал именно этот момент, чтобы выйти из ванной. И с облегчением слышу характерный шум воды, когда включают душ.

Он моется.

У меня есть около десяти-двадцати минут передышки, а после начнётся новый круг моего личного ада.

Жаль только, что на тот момент я мало осознавала, сколь жестоким будет очередной круг…

Придя в себя минут через десять, я топаю в коридор, чтобы выудить из сумки, брошенной на обувную полку, доклад. По пути надеваю розовые пушистые тапочки, чтобы босые ноги опять не замёрзли. Беру папку и шагаю обратно в зал-спальню своей однушки.