Если Глеб и был изначально против моего самовольства, по итогу он ничего не говорит, покорно следуя за мной. Лишь губы поджаты и взгляд янтарных глаз, направленных на меня, сверкает из-под густых чёрных ресниц.

Мы молча заходим в подъезд и так же молча поднимаемся на седьмой этаж. И лишь оказавшись у дверей собственной квартиры, я облегченно выдыхаю, понимая, что дышала через раз, пока мы шли.

Выпустив руку брюнета из своего захвата, достаю ключи дрожащими руками. Не с первого раза попадаю в замочную скважину, но, в конце концов, дверь поддаётся.

Соколовский, глядя на всё это, лишь пренебрежительно фыркает себе под нос. Даже язвительные комментарии оставляет при себе.

Да уж, сегодня с ним явно что-то не так.

– Проходи. – Киваю на вход.

– Ты меня, как кота, первым запускаешь что ли?

Я удивлённо кошусь на Глеба, не понимая его настроение от слова «совсем».

Это он сейчас что, пошутил? Без сарказма? Без издёвки? Без злобы? Просто пошутил?

Треш…

– Как пушечное мясо, – мрачно выдаю я и впихиваю его в прихожую, быстро закрывая за нами дверь.

Если вечно бдящая бабуля по имени Афанасия Никифоровна заметит, что я посреди ночи привела к себе парня, мне не сдобровать. Сначала она позвонит арендодательнице, жалуясь на меня, на чём свет стоит. Та в свою очередь – родителям. Круг замкнётся. И в итоге мне достанется – будь здоров. Потому что поверят точно не мне.

– Чего пихаешься? – Возмущается Глеб, проходя вперёд на пару шагов дальше, чем нужно, и пачкая своими мажористыми кедами мне коридор.

– Куда по чистому! – Хватаю его обратно за порванную и некогда белую кофту и тяну на себя.

Получается, как в плохом кино.

Глеб не удерживается на ногах от неожиданности, заваливается на меня. Я с ужасом смотрю на тушу, которая вот-вот меня раздавит, так же, как кролик на удава – даже не пытаясь избежать столкновения. Всё равно уворачиваться некуда.

Но Соколовский каким-то чудесным образом в самый последний момент успевает поймать равновесие. И помогает ему в этом входная дверь, в которую он упёрся руками по обе стороны от моей головы. Непострадавшей, слава всем богам.

Мы так и застываем друг напротив друга. Лицом к лицу. Я сглатываю, а Глеб тяжело и рвано дышит.

Не найдя ничего лучше, пищу тоненьким голосом:

– Тебе плохо?

Янтарные глаза прожигают меня, от чего в районе груди и живота становится жарко. Очень. Мне хочется отодвинуться, но я понимаю, что если шелохнусь, наша шаткая «конструкция» упадёт.

– Видать сильно об голову приложили, – хрипит парень, – раз я о таком думаю.

– О… чём?

Но вместо ответа брюнет пожирает взглядом мои губы. И мне становится предельно ясно о чём.

Я сначала бледнею. Потом краснею. Меня кидает то в жар, то в холод. Я, как и Соколовский, начинаю тяжело дышать, потому что воздуха в коридоре перестаёт хватать.

Нужно срочно открыть окно! Душно… Как же душно!

– Ты не мог бы… – Я упираюсь ладонями в плечи Глеба, ощущая себя максимально неловко. И странно.

Я не могу разобрать то, что чувствую прямо сейчас.

Соколовский делает очень глубокий, тяжелый вдох и прикрывает глаза, с силой сжимая веки.

– Это что? Малина? – Спрашивает неожиданно.

– Малина? – Переспрашиваю. А потом до меня доходит. – Ты про шампунь? – Хлопаю глазами, мечтая, чтобы парень поскорее отодвинулся. Но он, как специально, не торопится.

Наверняка назло.

– Шампунь. Господи, – хрипло смеётся брюнет и, наконец, отодвигаясь, выравнивается. Закрывает лицо рукой и продолжает беззвучно сотрясаться от смеха.

– Что? – Не выдерживаю я. – Что происходит, Глеб?

– Глеб? Ты назвала меня по имени? – Его брови взлетают вверх. Похоже, парень в тотальном шоке.