– Любавушка, – вскрикнула Дарья, увидев сестру. – Горе-то какое, – заголосила она и бросилась к сестре в объятья. Схватила её за руку и в комнату дольнюю потянула. Зашла Любава и ахнула.

Лежит на постели Андрейка, что мёртвый. Губки синие, кожица будто прозрачная. Дышит тяжело.

Через Дарьины всхлипы смогла она разобрать, что сразу после Рождества мальчик начал себя плохо чувствовать. Вроде и бегал, прыгал, а всё силёнок не хватало. А с неделю назад так вообще слёг.

– Почему ко мне не прибежала? – сердито прикрикнула на сестру Любава, положа руку на лоб племянника.

– Да не знаю я-аа, – голосила Дарья, – словно дороги кто закрывал. Только за порог, так случается что-нибудь. Мы поначалу думали, что подзастыл он. Давеча с горки вернулся, в сугробах с ребятнёй навалялся. А опосля и я слегла, с неделю валялась. Малиной да отварами отпаивались.

Вроде и полегче сделалось. А когда он совсем занемог, тогда и пыталась к тебе добраться.

Так ведь сама видела, зима какая нонче была. Метели да вьюги, на улицу не выйдешь, не то что через лес до тебя добраться.

Я и побежала к Пелагее. Травы она мне давала, домой приходила, над Андрейкой шептала.

Да всё хуже и хуже только-ть. Думала, как снег чуть спадёт, за тобой побегу, да ведь завтра и собиралась.

А ты сама пришла. Беда ведь ещё какая – Васька наш пропал, как в воду канул. Андрейка как в себя приходит, так кота просит позвать, а его нет. Помоги, сестрица милая! Помрёт Андрейка, так и я жить не буду, наложу руки на себя!

Воет Дарья, руками голову обхватила, качается из стороны в сторону.

– За кота не печалься, это он меня к вам сюда позвал. Да смотрю, вовремя, – поумней тебя, бестолковой, оказался, – рыкнула Любава. Даша глаза распахнула, аж слезинки просохли.

– Как кот привёл? – спрашивает.

– А так и привёл, – ответила сестра и задумалась. – Так, говоришь, как дороги ко мне кто закрывал?

– Закрывал, Любавушка: я только собираться зачну, так Андрейке хуже. Испариной покрывается, трясёт всего. Я и бегу к нему.

– А скажи-ка, сестрица – брал чего у чужих Андрейка? Может, кушал что? – спросила младшая сестра.

– Дык как же не кушал, ведь колядовать по избам бегали с ребятами. Рождество же, – ответила

Даша.

– По всем избам бегал? – не унималась Любава. – По всем. А особливо пироги бабки Пелагеи нахваливал.

Смотрит Любава на племянника, лицо хмурое, сощурила глаза и говорит:

– А сбегай-ка ты, сестрица, за этой Пелагеей-знахаркой, скажи, пусть над Андрейкой ещё разок что-нибудь пошепчет. Да не сказывай, что я объявилась. Посмотреть хочу, чем помочь может.

Дарья перечить сестре не стала, оделась и выбежала из дома. А Любава тем временем узелок свой развязала да две иглы большие из него вытащила. И в кухне схоронилась, чтоб её не заметил никто. Тем временем Дарья с Пелагеей в избу вернулись.

– Ну что ты, Дарьюшка, ох и хочется мне тебе помочь, да сама видишь, не выходит у меня.

Видать, за что-то Господь научает меня, раз деткам помочь не могу, – елейно пела знахарка.

Разделась и скрылась в комнате. Вышла Любава с кухни да две иглы свои аккурат над головой крест-накрест в дверной косяк и воткнула. И опять в кухне спряталась.

Прошло время, стала Пелагея домой собираться. Оделась, к двери подошла и встала как вкопанная. И хочет выйти, а никак. Спохватилась, сделала вид, будто ещё что над ребёнком пошептать хочет, ушла в комнату. Через минуту обратно воротилась и опять у двери встала.

Головой крутит, испариной лоб покрылся. Повернётся к двери и обратно к Дарье оборачивается.

– Да что с тобой, бабка Пелагея? – спрашивает женщина.