Муж на жену не нарадовался.

А вот Любаве, в отличие от сестры, палец в рот не клади: мигом всю руку оттяпает.

Высокомерна, строга, – правда, что уж говорить, красы неписаной девка. Лучшие ребята с окрестных деревень к ней свататься приезжали, только всем от ворот поворот давала.

Пока маменька жива была, всё охала:

– Ох, доченька моя, унаследовала ты прабабкин характер, так смотри судьбу её не унаследуй.

Так вековухой и останешься, кому в старости нужна станешь? Любава на эти причитания с улыбкой смотрела. Не вступала в пререкания с матерью, старость уважала, да и мысли свои на этот счёт имела.

Прабабка Любавина не простая была. И хоть век без мужа да дитё в подоле принесла, а всё ж счастливую жизнь прожила. Лекарствовала помаленьку. Травками да молитвами от хворей и страстей лечила. За чёрные делишки не бралась, людям не навязывалась. Побаивались её в деревне: характер был не сахар.

Вот Любава норов прабабкин и унаследовала. Да не только норов! Тоже знахарничала помаленьку. В травах хорошо разбиралась. За заговоры бралась. А уж кого на помощь призывала, то кто ж знает. Люди разное говорят, да она не перечит. Что хотят, то пусть и думают. Гордо девка по деревне ходила, цену себе знала. В беде никому не отказывала, детишек завсегда лечить бралась. Сколь её боялись, столь и уважали.

– Не пойму тебя, Дарья, – сказала Любава, посматривая на Андрейку, – чего тебе не так, глянь: парень здоров, а ты прям в мертвяки его записала.

– Ой, боюсь, сестрица, – али не слыхала, что нынче в нашей Семёновке делается? – спросила Дарья.

– Не слыхала, – ответила Любава.

– Дак детишки как мухи мрут. Болеют подолгу, а потом Господь и прибирает.

– А Господь ли? – подняв бровь, произнесла Любава.

– И не знаю, милая. Только уж как несколько лет на деревню словно хворь какая напала. Уж и двора не найдёшь, в котором ребятёнок бы не помер, – перекрестившись, сказала Дарья.

– Так от чего ж мрут-то, почему ко мне не обращались?

– А кто ж знает? Бегает дитя, здорово, а ко времени сохнет ребёнок, да лежит всё больше.

Силушка по капельке вытекает, а потом и вовсе издыхает. А к тебе не шли – так далече же, да и своя знахарка в деревне имеется, – простодушно ответила Даша.

– А давно ль имеется? – вскинув брови, спросила сестра.

– Так я к Никодиму переехала уже, и была она там.

– А что ж ты мне раньше про неё не сказывала? – не унималась Любава.

– А что говорить-то. Бабка как бабка, лечит помаленьку, злого не творит. И скотинку хворую к жизни возвернуть может. Только вот с детишками беда не даёт совладать. Не помогают ни травки, ни шепотки. Да и не спрашивала ты про неё, а сейчас вот к разговору пришлось. Ну так что? Заберёшь Андрейку погостить?

– А что ж не забрать, – улыбнулась Любава, глядя на племянника. – Такое чудушко пусть погостит, – сказала она, взъерошивая соломенную шевелюру. Чмокнув сына в макушку и перекрестив, ушла Дарья восвояси.

– Ну, – обратилась Любава к ребёнку, – пошли в сад, покажу, как в поленнице горихвостка гнёздышко свила. Андрейка растянул кривозубый рот в широкой улыбке и протянул тётке руку.

***

– Принимайте гостей, – громко сказала Даша, входя в дом к сестре.

– Мамка пришла! – с радостью взвизгнул Андрейка, бросаясь к ней обниматься.

С момента, когда Дарья оставила сына у родной сестры, прошло полгода. Поздняя осень хмурила небо, окрашивая его в тёмно-серые тона. Она по несколько раз в месяц приходила навещать мальчика, и каждый раз встречи были со слезами и объятьями.

– Ой, любименький мой, – причитала женщина, обнимая и целуя ребёнка. – А уж соскучилась как, миленький мой! Папка весь извёлся, когда, спрашивает, сына домой ворочу. В комнату вошла Любава, вытирая руки о передник. Тоже расцеловались с сестрой.