Мне ничего не мешало взять ее, это было бы легко, вот только я не смог. Сам себе запретил и не разрешил глазеть даже. Воробью только швы сняли, она слабая, и я, блядь, боюсь уже к ней прикасаться. Точно хрустальная ваза, боюсь, что сломаю, сделаю хуже и уже ее не соберу. И себя тоже.

Как Даша смотрела на меня. Как на палача, с ужасом. Вот до чего мы докатились, Воробушек. Знал бы я, что такое будет, сам бы пошел на ту парковку вместо Фари. Он бы все уже давно вырулил, а я не могу. Мой Прайд, мое дело жизни, на хрен разваливается, и, пока Мамая не найдем, не будет нам покоя.

На дворе ночь, тихо в доме, ну чего она ревет, я же ее не трогаю!

Закуриваю, подхожу к окну. Сейчас успокоится и уснет, да только Даша ни черта не успокаивается.

Руки подрагивают хуже, чем у наркомана. Я ведь мог просто оставить ее в больнице, посадить на поезд, сука, да что угодно, но я снова забрал эту дозу себе. В свой дом приволок и теперь даже трогать не могу, сам себе запрещаю.

Докуриваю до фильтра, а она плачет. Воет просто через стену, точно раненая волчица.

Прячу сигареты в карман, не выдерживаю, иду к ней.

— Даша, болит что?

Не отвечает, вижу, что спит, рыдает во сне. Приехали, блядь.

Сцепляю руки в кулаки, это будет сложно, но ведь Воробей сама виновата! Она могла отказаться работать на Мамая, сбежать с сестрой, признаться мне, в конце концов… блядство. Не могла она ни хуя, не стала.
Деньги ей нужны были или что? И все равно не сходится. Продалась Мамаю? Так было? Я не знаю, но и пытать ее уже тоже нет смысла.

— Проснись! – говорю как можно громче, но к ней не подхожу, блядь, я не могу просто. Включаю свет, Воробей наконец открывает глаза, и нет, лучше не становится. Напротив, при виде меня она подлезает дальше к изголовью кровати. Зареванная, волосы взъерошены, раскраснелись губы. Дрожит.

Смотрит на меня не моргая, точно я убивать ее пришел.

— Ты здесь… – лепечет, обхватив себя руками. Защиты хочет, которой у нее больше нет.

— Я слышал звуки. Тебе плохо? Болит что, таблетки дать?

Долго смотрит на меня, а после коротко отвечает:

— Нет.

Быстро вытирает слезы, смотрит на меня. Не клеится диалог, точно топором его порубили.

Я не могу снова ей открыться и в дела свои посвящать не буду. Я знаю, как на меня смотрят мои люди, те же Ганс, Соловей, но я не смог от нее отказаться, и у меня нет оправдания. Никакого. Я просто так решил, точка.

— Ложись спать тогда. Уже поздно.

— Хорошо, – отвечает тихо, покорная теперь, аж шелковая, но меня это бесит.

Не знаю, лучше бы злилась, истерила даже, а не вот это. Во сне рыдать.

Я не знаю, о чем она думает, что тревожит ее, и хуже всего то, что я не могу переступить через себя, просто сгрести ее в охапку, прижать к себе и успокоить. Сказать, что все будет хорошо, потому что, если честно, я сам в этом сомневаюсь.

Прошло почти три недели, их отчим убит, Мамая мы не нашли. Не нашли и куда делись пропавшие деньги, и главное — нет даже следов ее сестры.

Я более чем уверен, что Алиса попала под замес и уже давно не дышит, но я не могу сказать открыто об этом Даше, потому что, похоже, надежда вернуть сестру –единственное, что дает ей сил бороться против меня.

***

Савелия нет дома целыми днями. Вера приезжает и привозит еду из клуба. Все готовое, очень вкусное. Мне так хочется узнать от нее новости, но она молчит. Мне все еще нет доверия, и понимаю, что вернуть его не выйдет.

Доверие сложно строить и легко потерять, это всегда будет со мной, точно неснимаемая табличка.

Я часто думаю о Юре. Мне жаль его, но, к своему стыду, я не чувствую какого-то горя от его потери. Просто пустота, он был чужим для нас с Алисой, и если я уже вышла из того возраста, когда мне нужен был отец, то Алиса всегда к Юре тянулась, но не получила отклика. Юра был холоден, а после смерти мамы и вовсе стал размениваться нами, точно валютой.