Как Амелия поняла, Монтегрейн занимался поместьем сам, как и когда-то ее отец.

Шеба и правда пошла вместе с новой знакомой. Более того, завела ее в самый конец сада. А когда Мэл зашла в одну из тенистых беседок и присела на скамью с резной спинкой, та улеглась у ее ног и, казалось, заснула.

Легкий ветерок трепал волосы Амелии и взъерошивал шерсть черной собаки. Мэл посетило странное нелепое чувство безопасности в этом месте и в этой странной компании. Будто все плохое да и весь остальной мир остались там, за воротами этого сада.

Глупо.

Амелия слишком долго пыталась отгородиться от боли, прячась в собственных иллюзиях и надеждах, которые не сбывались. С нее довольно.

Опустив взгляд, она вдруг увидела то, чего не заметила прежде: прямо на сиденье скамьи были выцарапаны буквы — будто кто-то сидел здесь, так же, как она, и в задумчивости водил гвоздем или тонким лезвием по покрытой лаком древесине.

«Анабель».

Буквы были кривыми. Тот, кто наносил их, давил с усилием, от самих букв по лаковой поверхности тянулась целая россыпь трещин.

Анабель… Как странно, Мэл даже поежилась. Женщина, живущая в этом доме более десяти лет назад, оставила на скамье свой след. А злая ирония в том, что, раз его до сих пор не закрасили, никто этот след так и не заметил.

В том, что хозяин поместья намеренно не стал сводить надпись, Амелия сильно сомневалась. Он ведь даже не озаботился тем, чтобы повесить на стену портрет покойной жены…

И все же. Любили ли Анабель и Рэймер друг друга? Были ли счастливы?

Мэл вспомнила свой первый и последний визит сюда до переезда в Монтегрейн-Парк на прошлой неделе — похороны Анабель. К своему стыду, Амелия не помнила не только точную дату, но и год, когда это произошло. Двенадцать? Тринадцать лет назад? Или, может, одиннадцать?

Зато отчего-то отчетливо помнила, как влетела свежеиспеченному вдовцу в грудь на пороге полной гостей гостиной. Шум, звон посуды, гомон голосов, чей-то демонстративно громкий плач, чей-то смех — и мужчина в черной одежде, бледный и с таким выражением лица, будто он сам собрался ложиться в гроб.

Тогда горе Монтегрейна показалось Амелии искренним…

Из задумчивости ее вывели быстрые легкие шаги, затем и голос:

— Шеба! Шеба! Ты где, красавица?! Ше-е-е-еба!

Сидевшая с ногами на скамье Амелия торопливо пересела, как подобает леди, и оправила юбки.

А в следующее мгновение на пороге лишенной двери беседки показался уже знакомый ей мальчишка. Он был все в той же (или точно такой же) линялой рубахе свободного кроя и обрезанных чуть ниже колен штанах. Единственная разница — на сей раз он был не бос, а обут в коричневые грубые ботинки с ободранными носами.

— Джерри? — удивилась Мэл, каким-то чудом припомнив имя сына кузнеца.

— Леди Монтегрейн? — взаимно изумился тот. И лишь потом спохватился, почтительно склонил голову. — Прошу прощения, миледи, что потревожил ваше уединение.

Амелия подавилась воздухом. От городского мальчишки в криво обрезанных штанах она не ожидала подобно построенной фразы.

— Все в порядке, — заверила, как надеялась, скрыв настоящие эмоции. — Что ты здесь делаешь?

Пацан поднял голову, отчего волнистая темная челка упала на глаза, и он сразу сдул ее на лоб. Улыбнулся широко и открыто, блестя яркими карими глазами.

— Так я это… — брякнул он, наконец, соответствующе своему внешнему виду, месту жительства и происхождению. — Шебу ищу.

Упомянутая приподняла голову, смерила посетителя воистину королевским взглядом и демонстративно зевнула: не до него, отдыхать изволит.

Амелия усмехнулась. За что тоже удостоилась от харизматичной собаки взгляда-укора. После чего та таки соизволила встать на лапы и, лениво повиливая коротким хвостом, подошла к мальчишке, боднула его в живот.