— Два, три — какая разница, Оль? Аська сама не своя весь вечер. Может, зря мы у нее на поводу пошли, а?

Я и не заметила, как раскачалась на пятках. Туда-сюда. Туда-сюда. Сама же всю дорогу от школы до дома на любой из вопросов отца отвечала холодно и односложно, а теперь удивлялась его реакции.

— Захочет — расскажет. Передумает — вернется на самообучение. Лёнь, мы обещали не мешать ей, помнишь?

Я, наконец, смогла вдохнуть полной грудью и, напрочь позабыв о конспирации, снова заглянула в гостиную. Слава богу, родителям было не до меня.

— Что, и поволноваться за дочь уже нельзя? — отец накрыл мамины ладони своими, крепкими и надежными, а потом задрал голову и, столкнувшись с ней взглядом, улыбнулся. — Ладно, давай свой борщ!

И тут я вздрогнула. Отшатнувшись от двери, мигом вернулась в реальность. До чего я дошла? Стояла здесь и подслушивала собственных родителей, как какая-то Скворцова своего отчима. Мало того что я ровным счетом ничего нового не узнала, так еще и хлеба не нарезала. С размаху заехав себе по лбу, я поспешила на кухню. Боялась, что родители поймут, чем я тут занималась, а потому неслась со всех ног. Из хлебницы схватила буханку "Дарницкого" и, сгорая со стыда, принялась оперативно ее нарезать — выходило не очень.

— Дочка, у тебя все хорошо? — застыв на пороге, отец перевел встревоженный взгляд с меня, запыхавшейся и взволнованной, на корявые куски черного в тарелке, а затем обратно.

— Да, пап, — улыбнувшись, я снова поднесла нож к буханке, но тот предательски дрожал в моей руке.

— Ася, давай-ка я сам, а ты пока ложки достань, что ли.

Но и с приборами у меня не задалось: вместо выдвижного шкафчика под столешницей, я зачем-то полезла на полку с мукой.

— Ась? — тут уже вмешалась мама. — Что с тобой? Неважно себя чувствуешь?

Ну да! Угрызения совести за мой непомерно длинный и любопытный нос изводили меня сейчас ничуть не меньше дурацкой одышки и головокружения.

— Я всего лишь задумалась, простите.

— И о чем? — мастерски орудуя ножом, спросил папа, а мне ничего другого в голову не пришло, как ляпнуть:

— О школе, разумеется.

— Поделишься с нами своими размышлениями?

Мама достала ложки и вручила мне, чтобы я разложила те на обеденном столе.

— Даже не знаю, — пожала я плечами. — Странное послевкусие, если честно.

Что я несла? Зачем? Если хотела в маминых глазах остаться чудом, то должна была петь дифирамбы своему первому учебному дню, а не вот это все.

— А если чуть подробнее? — тут же уточнил папа.

И что мне оставалось? Признаться, что настолько увлеклась главным негодяем школы, что ни слова не запомнила с урока геометрии? Или, быть может, рассказать, как Леший пел о любви, а Варя строила из себя невинную овечку?

— Асю вызывает планета Земля, — покончив с хлебом, напомнил о себе отец и, приподняв крышку кастрюли, жадно втянул носом аромат свежесваренного борща. — Так что там со школой?

— Пахнет супом, а на вкус овсянка, — не нашла я ничего лучше, чем сморозить очередную глупость. Мама странно покосилась в мою сторону, а отец, забавно сведя брови на переносице, уселся за стол.

— Я не понял: это хорошо или плохо?

— Пока не попробуешь, не узнаешь, — ответила за меня мама, поставив перед его носом тарелку с наваристым борщом.

Ужинали мы в тишине. Нет, пару раз мама, конечно, попыталась разговорить меня, но у нее ничего не вышло: жаловаться я не умела, а врать не хотелось.
Папа ел молча. Свою порцию вопросов он задал мне еще в машине и наверняка понимал, что ничего нового я ему не расскажу. Да и что я могла? Впечатления об учителях, звонках, уроках в моей голове дотла были выжжены мыслями об Илье. А потому, съев суп и отказавшись от второго, я под предлогом домашки сбежала в свою комнату. Но если от назойливого внимания родителей спрятаться было не так уж и сложно, то куда деться от самой себя я не знала.