– Кто идет? – внезапно окликнул второй номер пулеметного расчета, загоняя патрон в патронник.

– Кто-кто… Дед Пихто с конем в пальто! – донеслось из-за бруствера. – Ты мне там еще пощелкай!

– Зинченко! – Медведев, что мгновение назад был страшнее зверя, расплылся в улыбке.

– Нет, тень отца Гамлета! – В окоп с лязгом соскочил высокий, худой сержант, похожий на умного грача. – Товарищ старшина, тут мои оболтусы не прибегали?

Наполовину еврей, наполовину украинец, до войны Зинченко работал в строительном тресте и, по его словам, был прославлен как самый аккуратный и честный бригадир на всю область. В аккуратность Трифонов, видевший, как подготовлены позиции второго отделения, верил, в честность поверить не мог – уж больно хитрый взгляд был у сержанта. Даже сейчас – мокрый, облепленный грязью, с трофейными автоматом и винтовкой на плече, он смотрел, словно кот, стянувший со стола что-то вкусное.

– Прибегали, – ответил Трифонов, чувствуя какой-то подвох.

– Здравия желаю, товарищ политрук, – вытянулся Зинченко, словно только сейчас заметил Николая. – Я им приказал отходить, а сам пошел барахлишко собрать.

Он тряхнул трофеями.

– Да ну? – нехорошо удивился политрук, опустив тем не менее револьвер. – А что это они нам ничего не сказали?

– Испугались, наверное. У вас с наганом такой грозный вид, товарищ политрук, – нагло ответил сержант.

– Это уж пусть Особый отдел разбирается, – ласково сказал Николай, убирая оружие в кобуру.

Он тоже не любил Зинченко, но сейчас выяснять отношения не собирался. Трифонов выразительно посмотрел на старшину, и тот, кивнув, повернулся к командиру отделения.

– Докладывай, – приказал Медведев.

– Минут двадцать назад обнаружили немецкую разведку, – уже серьезно заговорил сержант, – вышли из балочки, я о ней докладывал, как раз перед нашей позицией. Я говорил, что место неудачное…

– Я помню, продолжай, – резко сказал старшина.

– Шесть человек, кажется, точно не скажу, – уловив металл в голосе командира, Зинченко заговорил, на удивление, по-деловому. – Шли прямо на нас, в темноте не разобрать. Подпустили их метров на двадцать, чтобы наверняка, открыли огонь. Они залегли, начали отстреливаться. Одного мы, кажется, повалили сразу.

– Дальше, – приказал Трифонов.

Зинченко исподлобья взглянул на политрука и продолжил:

– Они начали отстреливаться. Я бросил две гранаты, и немцы отошли. Я тоже приказал своим уходить, а сам пополз посмотреть, что там.

«Врет», – подумал Трифонов. Он прибежал сюда через несколько минут после взрыва – за это время добраться от кустов, где располагался окоп с секретом, было невозможно. Зинченко покрывал своих, и только тут Николай понял, в какую ловушку загнал сам себя, решив не отправлять Коптяева в Особый отдел. Теперь, если он решит передать особисту этих трусов, история с «болезнью» тоже всплывет и спрашивать будут уже с него. Политрук скрипнул зубами – Гольдберг был прав, одно послабление тянет за собой другое, и все летит к чертям.

– Одного мы уложили на месте, – продолжал тем временем Зинченко. – И двух или трех зацепили, но немцы их утащили – кровищи там было море. Я по следу немного прополз – вот, винтовку подобрал, а с убитого – автомат, сумку, документы, вот, вынул…

Он протянул старшине сумку и немецкое удостоверение, Медведев передал маленькую книжку политруку. Познания Николая в немецком были весьма скромными, но их хватило, чтобы прочесть: «фельдфебель». Трифонову не нравился хитрый сержант, но нельзя было не отдать ему должное:

– Вы уложили их командира, товарищ сержант, – сказал Трифонов, складывая книжку и засовывая ее в сумку. – Вот они и сбежали. Объявляю вам благодарность.