Мазь воняла знатно. У меня даже глаза начали слезиться, но пришлось терпеть. Кожу стянуло, потом что-то полопалось и довольная старушка улыбнулась.

- Теперь побоятся трогать тебя – болезную вонючую старуху, – засмеявшись, довольная результатом, она отступила, цокая языком. – В этой одежде ты сможешь переждать ночь и в пустом доме, не разжигая огня. Таких тут не мало… Часто заваливается половина крыши, и кто из семьи остался, уходит в чужой пустой дом, прихватив все ценное. А про свой и не вспоминают. Впрочем, увидишь сама, как живет город, как подойдешь ближе к своему центру. Там хоть и людей наших больше, но страшнее из-за проверок, немцев, их собак и продавшихся врагам казакам. Им не верь! Все, кто смотрят тебе смело в глаза и здороваются с немцами – твои враги! Запомни это крепко!

Будь я человеком, давно истекала потом, и это при том, что единственная печка сейчас едва тлела. Баба Клава ходила, как капуста в куче одежды, явно экономя дрова, а я не чувствовала сейчас ни тепла, ни холода. Организм полностью исцелился от травм, превосходно справляясь с теплообменом.

Старушка отошла в сторону загона с животными, что-то порыла под корытом с их едой и вытащила наружу жестяную банку, обмотанную тряпицей. Осторожно развернула ее, и принесла мне.

- Вот тут все, что я смогла добыть. Молю тебя, заклинаю! Хоть двоих выкупи, девонька. Подумай об их семьях. Мамки ждут сыновей и молятся, как умеют и кому могут! Жены плачут в подушку ночами, днями стараясь прокормить деточек их. А если нет уже мамки, то сынок или доченька по улицам ходит, ворует и не ждет уже папку обратно. Дети, они быстрее становятся злобными волчатами, без теплого дома. Убивать начинают, грабить. Спаси хоть одного отца, а он сможет найти дорогу к сердцу своего ребенка.

Она протягивала мне банку, а сама смотрела в глаза. Она уже не верила людям и скорее всего думала о том, что я украду все ее сокровища и исчезну из города. Но я не могла поступить столь жестоко. Вытащив из-под платка свой кулон, поцеловала висюльку-крестик и сказала:

- Клянусь выкупить столько, на сколько мне хватит средств, – видимо что-то о вере, запрещенной в советской России, она знала, так как кивнула и расслабилась.

- Спасибо, милая. Верю тебе. Теперь верю. Бог, он все видит. Его обманывать нельзя и ты не поступишь так, принеся несчастье в свою семью, – гордо закивала она, поглаживая мою руку.

Спорный момент, конечно. Я, прежде всего, не человек, и их правила на меня не распространяются. Но если ей этого достаточно, чтобы уйти смирно в другой мир, то пусть так и будет. Каждый имеет право верить в любую сущность, хоть из верхнего мира, хоть из недр земли. Мы вот верили только в собственные силы, собрата нечисть, и то, что в этой жизни все предрешено до нашего рождения. Ты обязательно соберешь все пинки и затрещины, и не поможет тебе ни свой дом, ни чистое поле.

Перепаковав ювелирку и немного драгоценных монет в платок, она запихнула сверток в карман уже моего пальто. Перекрестив меня, старушка указала на дверь, отвернувшись и смахивая слезу рукавом.

Молча выйдя, я сразу определила направление, заметив недалеко от себя калитку, покосившуюся и низенькую, но еще берегшую этот двор. Дом, и правда, у бабы Клавы был большой и надежный. Сложенный из кирпича, одноэтажный и длинный. Наверное, комнат на пять, если считать сени и кухню. Тут явно жила раньше большая семья, разъехавшаяся по другим городам. Может, обзавелись собственным жильем и семьями, раз у нее была внучка, а может, уехали по назначениям с рабочих мест. Ведь раньше это было нормальной практикой в нашей стране – искать свое место, трудясь на заводах по всему необъятному союзу. А старушка осталась одна, доживать свои годы, сражаясь с врагом так, как умеет.