- Я выкуплю. Кого смогу, того заберу, только куда их потом? Не думаю, что мне отдадут здоровых и сильных, готовых опять воевать. Скорее раненых, может калек или больных чем-то. О них нужно заботиться, а без дома мы помрем все вместе, как только морозы придут.

Ела я не спеша, растягивая время, надеясь узнать как можно больше от бабы Клавы о текущем положении в городе. Не готова я вот прям сейчас идти в люди. Пусть и в хлеву, но тут я под защитой стоящих в доме солдат противника. Никто не станет лишний раз обыскивать двор, где спокойно живут свои же.

- Глупая ты. Не понимаешь, что горе, оно пришло ко всем сразу, – погрозила мне пальцем старушка. – Враг, он страшен не своим оружием, а тем, что испугавшись за свою шкуру, мы обнажаем свою суть. Одни татями становятся, другие берегинями. Так говорила моя бабушка, а она пережила одну войну и знала, о чем толкует.

Старушка закивала головой, вспоминая явно любимую бабушку, поучавшую ее на совесть, раз до сих пор ее уроки помнит морщинистая Клава.

- Ты сразу покупать никого не спеши. Присмотрись, кто и как себя ведет. Походи, попросись на ночлег. Скажи, что дом сгорел. Проверять не станут, а ты увидишь, как живут, чем тебя кормить станут, что себе отложат. Разговор начни, как они тут, кто в городе остался и чем теперь занят. Люди, они всегда говорить любят больше, чем слушать. Там узнаешь, кто покупает солдат и как их поднимает на ноги. Вот к таким добрым душам и держи путь. Но про себя много не говори. И про свою утраченную память тоже. Говори, что мужчин забрали, мамка раньше умерла, ты с бабкой жила, да старуха дом сожгла. Умом тронулась, вот и решила не отдать немцу свое. Так часто случается. На той стороне города недавно было подобное. Только и девка померла. Звали ее Аленка Кашина, ты себя так назови. Скажи, мол, спаслась и жила у соседей, а теперь у них нет сил рот лишний кормить.

- А если они знают про смерть Алены? – спросила я.

Чужой дом и лишний разговор мне были не нужны, но вообще она говорила дельные вещи. В обычном случае простая человеческая девушка легко могла таким образом понять, в чей дом попала. А там и решить, куда дальше идти.

- Никто не знает. Ее я хоронила три недели как. Одна копала могилу и никому не говорила. Надеялась, что моя внучка вернется. Она в Ростове жила до войны, обещала прийти, переплыть до зимы Дон, как только ночь станет длиннее. Она из семьи рыбаков, такое ей было бы по силам. Но, видно, мертва моя кровиночка.

Печаль старушки была густым киселем, пить который я могла легко, набираясь сил на будущее. Опять пошли причитания, воспоминания о всей сгинувшей семье. Беспокоить ее сейчас я не хотела. Увы, но я должна была восстановить резерв сил, потраченных на лечение, и частички эмоций полумертвой старушки были моим «сытным бульоном», а пищу насущную я лучше оставлю ей. В себя я впихнула две небольшие картофелины и одно яйцо. Этого было достаточно для восстановления функций желудка. Объедать бабу Клаву я не хотела, а жирные и вонючие для моего носа козьи молоко и творог вызывали только тошноту. Никогда не понимала, в чем их прелесть, а сырое молоко пагубно могло повлиять на мой желудок, привыкший к менее жирным продуктам. Расстройство я бы не получила, но легкое недомогание и бурление в животе стали бы меньшим из возможных последствий после необработанных должным образом продуктов. Печка-буржуйка тут была, как и дрова, что были уложены у двери. Иначе не выжила бы она в таком холоде. Даже керосинка висела на одной из деревянных балок, пока не зажженная, а весь свет проникал через небольшое окошечко, у которого мы сидели. Заклеенное крест-накрест бумагой, оно не особо позволяло рассмотреть любопытным, что происходит внутри. А больше тут и щелей не было. На совесть строили хозяева подсобное помещение для скотины. И тепло было, и пол надежный.