Я хотела оставить ей наговор, но тратить силы на почти мертвую старушку было не рационально. Что хорошего подарят ей еще неделя или месяц жизни? Покажут конец войны? Или, может, даруют клад? Если и живы ее родные, в чем я сомневаюсь, жить рядом с немцами в хлеву явно не их предел мечтаний. Они будут ждать, когда враг уйдет, мосты возведут и наступит хоть некая стабильность в жизни.

Идти в никуда, разыскивать бабушку или мать, переплывая отнюдь не спокойную реку – это, скорее, фантазия. Далекая мечта юной идеалистки, что по наивности не представляла себе, какой бывает война. Я и сама еще не представляю, что ждет меня дальше. Выбор у меня небольшой: возможное насилие от местных служивых, останься я тут, и шанс затеряться в городе, используя личину старушки. Наверняка, в городе куча людей, которые, как и я, прикидываются стариками. Может, найду место, где остался хоть кто-то из наших. Они-то помогут и примут меня, и не важно, кто это будет – водяной или вампир.

Я шла именно так, как меня учила баба Клава, изредка поглядывая по сторонам. Серые грязные улицы, жухлая трава и листва, голые деревья, разбитые дороги, разрушенные дома. Иногда попадались и целые здания, но чаще сгоревшие или обрушившиеся от попадания бомб и снарядов. Иногда попадались патрули в форме и даже с собаками. Никто не подходил ко мне, смотря словно сквозь старуху, что ковыляет по своим делам. А вот более молодые и менее грузные женщины, порой даже удостаивались парочки пошлых шуток. Пользуясь тем, что их не понимают, немцы говорили спокойно, обсуждая планы на вечер, перекрикиваясь с теми, кто стоял метрах в двадцати от них. Я же, как учившая, но не особо практиковавшая разговорный язык, понимала не все, но большую часть: кто и куда собрался заглянуть, кто хотел пойти к доступной девке, а кто будет устраивать пирушку. Не важная информация, но ковылять приходилось медленно, а значит, и просвещаться.

Плюсом оказались разлитые в воздухе эмоции, по большей части негативные, но выбирать не приходилось. Поглощала я теперь и их, не рассчитывая получить более приятные, положительные чувства окружающих. Выданная мне еда – это хорошо, но если придется выкармливать тяжелораненых солдат, ее будет и так мало. Мечтать о том, что будет много доброхотов, занимающихся подобными солдатами, не приходилось. А значит, сперва осматриваемся, ночуем в пустом доме, выбираем кого-нибудь из тех, кто не может смотреть на страдания пленных и примазываемся к нему. Для этого нужно найти либо лагерь, либо место работы военнопленных, и околачиваться там минимум один день. Если увижу своего, то это вообще будет идеально!

Выйдя на отдаленно знакомую улицу, я пошла за парочкой старушек с узелками. Они явно не просто так обсуждали, что смогли сегодня приберечь для «ребятушек», а значит, мне было с ними по пути. Говорили они тихо, почти шептались, но я улавливала некоторые фразы, и любовью к захватчику там и не пахло. Будь у них достаточно силы, две пенсионерки передушили бы немцев и выгнали из родного города поганой метлой. Увы, но в текущий момент в городе почти не осталось нормальных, здоровых мужиков. А вот детей, беззащитных, надеющихся только на своих матерей, просто уйма. По словам моих невольных информаторов, приходилось от трех до шести малышей на каждый дом, и это если считать родных. А ведь есть и те, кто собирал под своей крышей еще и беспризорников, приходивших из других городов и сел.

У меня зашевелились волосы от нарисованной ими страшной картины. Даже при проживании в школе, куда мелких привозили регулярно, на каждого взрослого приходилось по шесть или семь младших. Но наша школа – самое безопасное место на свете. А еще там огромные продовольственные запасы, свое хозяйство и полные потайные бункера, на случай, если каким-то чудом нас найдут среди дремучего леса, где кроме зверья, никто не водился. А здесь, на пути следования вражеских войск, женщины справлялись со всем сами, еще и помогали друг другу. Если это не их личная война, их поле битвы, на котором они сражаются каждый день, давая шанс не подохнуть членам собственной семьи, то я не знаю, как назвать это иначе.