какой, ходит вокруг да около. Пока до сути дойдет, вся терпелка кончится.

– Не тяни, Ибрагим. Ты же знаешь, что я не просто так интересуюсь этим.

– Вот именно. Влезешь туда, куда не следует, – ругается старик. – Кто тебе эта женщина? Мать, дочь, невеста? Её ведь многие ищут, а ты один по тайге шастаешь. Я понимаю, что ты здесь каждый куст знаешь, а они нет. Поэтому они не полезут вглубь. Опять же, шуметь будут. Не найдут ничего. Если у неё и был шанс, то его давно нет. И её нет.

– Говори.

– Ладно. Охотники рассказывали, что видели следы. Одежда женская была в крови, разорвана медведем. Да и как одежда – лоскуты одни. Медведь таскал её, видимо, не один день. Как думаешь, выжила ли твоя потеря после этого?

Ибрагим хмурится и молча разливает самогон. А мне не даёт покоя эта одежда. Жаль, что здесь нет связи, чтобы узнать у Георга, во что была одета Валерия в день её исчезновения.

– Медведь почуял кровь и пошёл за ней. У реки, где вода мелкая, постоянно там пара шальных ходит. Тогда как раз к зиме готовились, жирной рыбой наедались. Может и не голодный был мохнатый, но что таскал её – это правда. Если в берлогу не утащил, то бросил где-нибудь, ветками загреб. Не найдешь ты её, Илюшка. Медведь в спячку в конце ноября залёг, а до этого ходил, проверял свой трофей. Могла она выжить, вот скажи ты мне, могла? – горячится Ибрагим.

Спиртное развязывает ему язык, и он уже не замолкает. Я больше его слушаю, всё об охоте да рыбе этой.

– Если бы с собаками тогда искали, то нашли бы, – выдаёт Ибрагим. – Медведь к себе утащил, но не голодный он, рыбы хватает. А куда потом дел, кто же знает.

– А почему не искали с собаками? Остались ещё обученные на стойбище? – интересуюсь я.

– Да кого там! Две калеки, не собаки. Всё нынешняя власть по миру пустила, ничего не осталось. Ты вот там, в своей Москве, пошёл бы и сказал, что у нас здесь творится. Пошёл бы?

Ещё какое-то время спорю с Ибрагимом, затем волоку его на себе в дом. Сдаёт старик, да и пить не умеет. Для него спиртное – табу, с двух рюмок уходит. Баба Лена не ругает, помогает уложить мужа в кровать, валенки с голых ног сдергивает.

– Я тебе постелила, как всегда, – указывает мне на небольшую комнатку, что одной стеной к большой печи примыкает.

Благодарю и валюсь на топчан, накрываюсь шкурой и вырубаюсь почти сразу. И снятся мне эти медведи, чтоб их. Пляски какие-то, хороводы водят вокруг снеговика. Дурь полная. Приснится же такое.

Утром просыпаюсь от запаха блинов. Задница горит от печки. Баба Лена раскочегарила так, что я весь взмок в своей комнатушке. Встаю и бегу в баню, которая ещё не совсем остыла. Умываюсь, трогаю щетину на щеках, не до бритья сейчас. Да и не перед кем мне тут красоваться.

Ибрагим уже сидит за столом, хмуро смотрит на жену, что выкладывает на тарелку румяные блины.

– Доброго всем, – сажусь рядом со стариком, принимаю большую кружку чая от бабы Лены. – Сто лет блинов не ел.

– Вот и кушай, – улыбается она, пододвигая ко мне сметану и варенье.

– Я сегодня уйду, – сообщаю старикам, а они переглядываются.

– И куда пойдешь? – мрачнеет Ибрагим. – Ты бы шёл обратно, Илюшка. Я тебе вчера всё сказал.

– Помню, но у меня задание, дед.

– Не нужно тебе туда соваться, в это твоё задание.

– Живы будем – не помрем, да, баб Лен?

Провожать выходят оба. Стоят на крыльце. Баба Лена кутается в шаль, Ибрагим накинул свой залатанный тулуп.

– Ты на обратном пути заходи, – кричит мне старик. – Когда возвращаться будешь.

– А меня и не было у вас, – весело отвечаю ему, и тот понимающе кивает.