– Ты хотя бы при коммунистах родился, Ибрагим? – шутил я, на что дед серьёзно задумывался, что-то подсчитывая в уме.

– А шут его знает, Илюшка, – отмахивался он. – Помню только, как раскулачивать приходили к нашему соседу. Вот ирод был, всё под себя греб. Я мальчишкой ещё был, на крышу дома нашего залез и смотрел, как его вывели, затем жену его, а дальше грохот такой и крики, крики. Я с крыши кубарем скатился и в малине отсиделся. Мать потом говорила соседке, что расстреляли, мол, буржуев проклятых.

– Ого, тогда тебе почти сто лет, а то и больше, – рассматриваю внимательно старика.

Глубокие морщины на смуглой коже, посветлевшие от возраста карие глаза. Вздувшиеся вены на худых руках, ногти слегка выпуклые, широкие.

– Да может и сто, живём пока дано, – отмахивается Ибрагим.

Уже стемнело, когда мы с Ибрагимом засели в бане, что топилась по-чёрному. Старик от радости так натопил, что на мне чуть кожа не сгорела. Забегу в парную, вдохну обжигающий хвойный воздух и наружу.

– Слаб стал, – укоризненно качает головой Ибрагим. – В городе своём отвык от нашей бани.

Старик хоть и сухой на вид, а жилистый и в парной сидит столько, что я боюсь, плохо ему станет. Но нет, сидит, только губами причмокивает. Сейчас сидим в предбаннике, в простыни закутались. От кожи пар идёт, вениками пахнет так, что голова кружится. Ибрагим достаёт из широкой корзины бутыль самогона, хлеб, завернутый в тряпицу, копчености разные, грибы солёные, капусту, маринованную с брусникой. От всего этого у меня слюни как у собаки выделяются. Давно не ел этого, особенно копчёной рыбы и оленя, а капуста у бабы Лены хрустящая, кисло-сладкая, язык проглотить можно.

Закусываем, выпиваем. Ибрагим новости выспрашивает, что в мире происходит. У них есть в доме телевизор, но смотрят его нечасто. То сигнала нет, то топливо для генератора экономят. С этим здесь проблема.

– Порадовал стариков, гости у нас тут редко бывают, – слюнявит почти беззубым ртом шоколад, что я принёс с собой. Сладкое здесь дефицит, а Ибрагим, как и Афанасий, его любит.

– Да, дело у меня здесь, – начинаю я, а старик хмурится. Знает, что если не в отпуск, то просто так я не заявлюсь на ночь глядя.

– Рассказывай, – коротко произносит Ибрагим.

– Чужие были у вас в деревне?

– Это смотря какие тебя интересуют, – хитро прищуривается старик. – Те, что сахаром и конфетами торговали или мех приходили покупать по осени?

– Те, что вопросы ненужные задавали, – смотрю на Ибрагима, и тот всё понимает.

Жует свои губы, думу думает. Торопить его нельзя, народ тут медлительный, привык всё делать не спеша. Что рыбу ловить, что охотиться, ко всему подход нужен, а торопливость только мешает.

– Да были одни, снег уже лёг. На снегоходах приехали, бабкам нашим подарков надавали, те и давай языком чесать. Только впустую всё, – рассказывает старик.

– Что спрашивали? – нарезаю на тонкие слайсы копчёную оленину, отправляю в рот. Вкусно, дымком чуть отдаёт.

– Интересовались женщиной, что пропала тут осенью.

– А нашли её?

– Эти не найдут, – ухмыляется Ибрагим.

– А была она?

– Может и была, – неохотно произносит старик, внимательно глядя на меня.

– Я ищу её, старик. Отец её ищет. Жива хоть она, скажи? Сам найду, ты же знаешь.

– Если и жива, то лучше бы ей помереть, – разливает в гранёные стаканы самогон и выпивает не чокаясь. – Не выжила она с такими травмами, так и скажи там кому нужно.

– Что ты знаешь, Ибрагим? – спрашиваю я с тревогой, а старик долго размышляет, прежде чем ответить.

– Дело темное, Илья, – наконец произносит он, а мне хочется пинка ему дать. Вот же