Я выскакиваю за порог. Я ужасный человек. Меня бесило, что он холоден к детям. А теперь я умираю от тоски, когда вижу, что Ярослав может быть хорошим отцом.  Я даже думать не хочу, что мне было бы легче, если бы Ярослав по-прежнему вел себя как эгоист.

 Стою под дверью, как дура и закусываю палец, чтоб не разреветься. Из ступора меня выдергивает Сашка, которая теребит край подола и упорно повторяет папиным тоном:

 ─ Мама, пойдем!

 Я беру ее за ручку, и дочка вновь приводит меня к нему. Ярослав сидит на детском стульчике, не зная, куда деть слишком длинные ноги, колени которых сейчас на уровне груди, и делает вид, что пьет невидимый чай из игрушечной чашки. Сашка усаживает меня на такой же стульчик и  сует в руку розовую кружку. Я тоже притворяюсь, что пью чаю. Притворяюсь, что Ярослав мне безразличен. С первым проще.

 ─ Тебе удобно в понедельник? ─ спрашиваю я спокойным тоном, чтоб Сашка продолжала думать, что мы играем.

 ─ Что удобно? ─ не понимает он. ─ Ты хочешь, чтоб я с малыми посидел?

 ─ Нет, я хочу, чтоб мы подали заявление на развод.

 Он вздрагивает. Вздрагивает так, словно в игрушечной чашке кипяток. В меня упирается страдальческий взгляд серых, как грозовое небо, глаз. Он делает такой судорожный вдох, что, кажется, вот-вот задохнется. Мечется, не зная, куда деться от боли, а потом хватает Сашку, которая весело хохочет, взмыв в воздух, и усаживает себе на колени. Прикрывается ребенком, давит на жалость.

 Я продолжаю приподнимать уголки губ, изображая подобие улыбки, а сердце пронзается тысячей ножей. Уже не он все портит и крушит. Теперь это мой удел!

 ─ Папа! ─ щебечет дочка.

 ─ Не бойся, доченька! Мама же шутит!

 ─ Не шучу, ─ шепчу я, уже почти мертвая, потому что человеку не выжить, когда сердце разорвано в лоскутки.

 ─ Аня, хватит! ─ говорит он так же спокойно, покрепче прижав Сашу к себе. ─ Ты хотела мне урок преподать? Так я его выучил! Умоляю, не поступай так с нами!

 Я понимаю, что при ребенке мы этот разговор больше продолжать не можем. Встаю и забираю у него дочку. Сашенька маленькая, а потому я касаюсь и его. Ярослав дрожит. И я тоже. Мы трясемся как два наркомана в ожидании дозы. Оказавшись так близко, я спешно принюхиваюсь. Не могу уловить ничего, кроме его собственного запаха ─ ни одеколона, ни сигаретного дыма или перегара, ни чужих духов.

 Саша не хочет уходить от папы, и мне приходится насильно тащить ее в спальню. Включаю мультики и, убедившись, что она переключала внимание на «Свинку Пеппу», ухожу, плотно закрыв дверь.

 Ярослав стоит посреди детской в замешательстве ─ на лбу мелкие капельки пота, зрачки почти пожрали графитовую радужку, а правая рука крепко сжата в кулак. Он протягивает мне руку, разжимает пальцы, и я вижу на ладони, которую рассекает широкий белесый шрам, кольцо.

 ─ Вот, оно все еще твое!

 ─ Мне оно больше не нужно, ─ говорю я, с трудом преодолев порыв схватить его.

 ─ Аня, умоляю, прости меня! ─ шепчет он, выворачивая мою душу наизнанку. ─ Дай мне шанс! Скажи, как все исправить! Чего ты хочешь, любимая? Просто скажи, и я все сделаю!

 Я молчу. Хочу кричать, плакать, умолять все исправить и вернуть, как было, но точка невозврата уже пройдена. Поворачиваюсь к нему спиной и сцепляю руки на груди.

  Мы стоим в метре друг от друга, но это расстояние воспринимается пропастью, которую не преодолеть. И все же Ярослав  пытается ─ делает пару своих широких шагов и оказывается критически близко. Обнимает меня. Я вновь во власти его теплых рук, которые сжимают меня нежно, но крепко. Хочу сбросить с себя путы, по которым безмерно соскучилась, и не могу. Вдыхаю его запах, и по щекам льются слезы ─ так я боюсь потерять нас окончательно.