— На что ты намекаешь?..

— Я не намекаю, Никит, я говорю, что подам на развод.

— Наташа, — мое имя прозвучало с тяжелой интонацией в которой слышалась угроза, — я понимаю, что ты сейчас на эмоциях, но я не понимаю таких шуток.

— Это не шутка, — ответила я. — У меня очень сильно болит голова. Не звони больше, — сказала я и сбросила вызов.

В висках пульсировало с такой силой, что я боялась сделать лишнее движение. Сидела неподвижно, глубоко дыша и борясь с накатывающей тошнотой.

— О, боже. Какая же ты белая! — мама зашла в комнату сразу, как я закончила разговор, забрала телефон из рук. — Сейчас принесу таблетку. Точно давление. Сейчас.

— Нельзя, мам, — напомнила я на автомате.

Два года безуспешных попыток забеременеть. Десятки консультаций, литры слитой для анализов крови, бесконечные УЗИ, планирование, подсчеты. И это обесценилось за мгновение. Пшик, и ничего больше нет.

Нет доверия.

Нет любви.

Нет семьи.

Только сожаление. И чувство совершенно неправильной и пугающей радости, что у нас с Никитой ничего не получилось.

— Неси, мам. Очень болит.

Я старалась не думать ни о чем. Не перебирать в памяти случаи, когда Никита задерживался, когда слишком резко реагировал, если я брала в руки его телефон, когда забывал позвонить, уехав в командировку. Не получалось. Так можно было сойти с ума!

Хотелось выть от обиды. От боли. От злости и бессилия.

А еще я боялась.

Боялась, что Никита приедет к маме. При ней он не посмеет вести себя грубо, но он захочет поговорить со мной, постарается увести домой.

Боялась понедельника, когда мне придется прийти на работу. Подняться на четвертый этаж, пройти в отдел кадров и отдать им заявление. К тому времени все коллеги будут знать о случившемся на юбилее Власова. Уверена, чаты уже кипели новой сплетней.

Вечер субботы и почти все воскресенье я провела в постели. Проваливалась в сон, просыпалась, смотрела расфокусированным взглядом в телевизор, ела, когда мама приносила что-то и вкладывала в руку тарелку, пила.

— Наташ, так нельзя, — сказала она, когда я, щелкнув пультом, легла на бок и накрылась одеялом почти с головой. — Я не могу на тебя смотреть. Сердце разрывается, — она присела на край постели и принялась гладить меня по голове. Нежно-нежно. Как в детстве. — Маленькая моя, жизнь не заканчивается на одном неудачном опыте?

— На двух? — спросила я хмыкнув.

— Бывает и так. Ты уже взрослая, сама все понимаешь.

— Не хочу понимать, — ответила я.

В понедельник я смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Я словно постарела лет на пять. Безжизненный взгляд, уголки губ, опущенные вниз, как бы я не хотела улыбнуться — не выходило.

Я не нашла силы вернуться в ту квартиру, где мы жили с Никитой, переодеться и взять косметику, воспользовалась тем, что нашла у мамы. Она всегда была женщиной стройной, даже худощавой и когда впервые Никита увидел ее, сказал мне на ухо: “А ты шикарно будешь выглядеть в любом возрасте. Я не прогадал”. Сказал так, чтобы это услышала и сама мама.

— Надень мои туфли. Тяжело весь день ходить на таких каблуках, — предложила она, когда я выбрала в ее гардеробе простую шелковую блузу и длинную юбку. Одежда была немного великовата, но не смотрелась на мне смешно.

— Я только отдам заявление и уйду.

Я так думала ровно до того момента пока не вошла в отдел кадров и не протянула документ Татьяне Федоровне.

— Я не могу у тебя его принять, — сказала она, даже не посмотрев в написанное.

— Почему?

— Вадим Сергеевич просил не принимать.

5. Глава 5

— Что значит не принимать? — спросила я. План, что я строила в голове все воскресенье, рушился.