— Эй! — отчаявшись выбраться самостоятельно, окликнула пустоту.

Как же тут темно! На освещении в тюрьме экономили, заключенные жили в вечных сумерках.

— Эй, есть здесь кто-нибудь!

Где же Аксель? Почему нас развели по разным этажам? Или его уже отпустили, только меня маринуют в каменном мешке?

— Чего кричишь? Тут глухих нет, — устало отозвался бесцветный голос справа.

Действительно, чего я хочу? Наверное, просто поговорить. О чем угодно, лишь бы не сойти с ума от страха. А еще узнать что-нибудь о местных порядках. В тюрьме тоже действуют свои правила. Их соблюдение позволит облегчить горькую участь.

— Вы кто?

Пожалуй, это самый глупый вопрос, который я могла задать. Такой же узник или узница, как и я.

В ответ лишь хрипло рассмеялись:

— Разговоры запрещены, деточка, лучше помалкивай!

В подтверждение слов незнакомки, судя по голосу, это все же женщина, зычный голос часового потребовал заткнуться, пока он сам не пришел и не заткнул.

Когда-то я слышала о психологических пытках. Дескать, они тяжелее боли. Так вот, билардийцы освоили их в совершенстве. В темноте, в тишине, в компании крысы я едва не бросалась на стены и обрадовалась отблескам фонарей на полу как выигрышу в лотерею. Только вот повели меня вовсе не на вручение приза.

Комната, куда я влетела после пинка конвоира, напоминала филиал Ада. Нестерпимую духоту создавала жаровня в углу. На решетке грелись разнообразные железки: толстые и тонкие, прямые и изогнутые, острые и тупые. Рядом с жаровней стояла бочка с водой. А на стенах… Гулко сглотнув ставшую вдруг вязкой слюну, уставилась на многочисленные цепи, лебедки и прочие прелести пыточного инвентаря. Не обошлось без классической дыбы и странного вида кресла. Мамочки, уже не испанский ли это сапожек?

— Ну, чего встала? Проходи, раздевайся! — не оборачиваясь, приказал возившийся с жаровней палач, высокий, метра два, плечистый детина в кожаных штанах.

Рубашку кудесник дыбы не жаловал, щеголял покрытой капельками пота внушительной мускулатурой. Для того мужчину в одиночку удержать — раз плюнуть.

— Зачем раздеваться? — испуганно проблеяла я, замерев у порога.

Сбежать бы, но конвоиры крепко держали под руки. Еще один тенью маячил за спиной.

— Чтобы кровью дорогую одежду не портить. Ее потом продать можно.

Вот так цинично, Катя!

— Да ты не стесняйся, тут все свои, — доброжелательно продолжил детина, помешивая угли кочергой.

Угу, настолько свои, что век бы не встречаться!

— А если сама не разденешься, мы охотно поможем, — сально добавил один из конвоиров.

Может, я и заключенная, но уж точно не бесплатное развлечение.

— Спасибо, сама справлюсь! — буркнула я и смело шагнула в комнату пыток.

Руки дрожали. Я не могла совладать с простейшими завязками, а солдаты смотрели, гоготали, требовали раздеться догола и потешить их «петушков». Конец их скабрезностям положил палач.

— А ну вон! — гаркнул он так, что покачнулись цепи на стенах.

Солдат как ветром сдуло.

— Разденься до нательной рубашки и ступай к стене. Сначала мы тебя просто подвесим.

Палач указал на одну из конструкций с веревкой и лебедкой.

Когда явился Вальтер, я уже стояла на кончиках пальцев с поднятыми над головой руками. Палач попался опытный, если так можно выразиться, деликатный. Руки связал аккуратно, рычаг лебедки тоже крутил медленно, даже извинился за будущую боль.

Старший инквизитор пожаловал не один, с Гарольдом Веером. Его опухшее лицо стало лучом света в темном царстве. Жаль, Аксель в глаз не попал, блондину пошел бы фиолетовый макияж. Вырядившийся в пух и прах Гарольд ступал по пыточной словно по скотному двору, с тем же брезгливым выражением лица, будто того и гляди в навоз вляпается, испачкает ботинки из козлиной кожи. В таких исключительно по паркету ходить, даже по улице не прогуляешься. Только перед кем в тюрьме форсить? Зачем цепи и перстни напяливать? Вальтер и без того знает, кого привел, без толку выпячивать свой статус. Или Гарольд для меня старается? Мол, вот какой я крутой, от щелчка моего пальца зависит твоя жизнь. Не спорю, зависит, только уважением все равно не проникнусь.