Забегал, чтобы украдкой на Юлю полюбоваться. А она не замечала. Ровная, вежливая, улыбчивая, но холодная, будто спящая красавица, что не ведает ни любви, ни трепета, ни душевных сомнений.

И, наверное, этим и цепляла. Не красотой своей, а недоступностью. Будто космонавт в скафандре. Запросто выйдет в безвоздушное пространство – без страха и сомнений.

Она как икс. И Вересов так и не решил, хочет ли его найти. Но вёл себя с Юлей неправильно. Не так, как обычно. И даже сам себе отчёта в этом не отдавал. И, наверное, это стало ещё одной причиной, почему он её от Островского забрал. Но понял он это гораздо позже.

Первым его порывом была жалость. Не пропадать же «добру», как говорят. Пусть побудет украшением – ему не жалко.

Всё остальное покатилось, как снежная лавина.

Её машина и пальто не по погоде сказали о многом. Юра знал, что такое стеснённые обстоятельства. Не бедность, нет. По Юленьке было видно: её семья знавала лучшие времена, но сейчас либо что-то случилось, либо происходило. И он ещё раз похвалил себя за то, что поддался порыву и забрал её себе.

У него больше возможностей. А Островский, ослеплённый любовью, вряд ли замечал подобные мелочи. Ведь на работу Юля всегда ходила, как на праздник. Безукоризненная одежда, строгий дресс-код, идеальная причёска и неброский макияж. В будни она выглядела куда интереснее, чем на выставке, где Юра увидел её впервые.

Тогда он просто внимания почти на неё не обратил, потому что она походила на безжизненную маску с приклеенной улыбкой.

Юля была красивой, очень. Но красотой, что не сразу бросается в глаза, а раскрывается постепенно. Он всё время сравнивал её с белым цветком, с бутоном, в котором плотно сжаты все лепестки. И кто знает, что они хранят? Что откроется, когда бутон распустится?

Невольно Вересов представлял. Это происходило вне зависимости, хотел он этого или нет. Чему она радуется, чему печалится? В какие моменты на её губах расцветает улыбка?

Составляя список покупок, он гадал: как она ходит по магазинам? Радует ли это её, как других девушек? Именно поэтому он набивался в эксперты, чтобы наблюдать. Цапелька не захотела. И купила ровно то, что он обозначил, проигнорировав приписку: «и на своё усмотрение».

Своего усмотрения у Юли то ли не было, то ли она посчитала лишним вольно тратить чужие деньги. Это тоже интриговало.

Юра поймал себя на том, что Юленьки слишком много в его мыслях. И да, ему нравилось за ней наблюдать.

За тем, как сходятся брови на переносице, когда она смотрела то в планшет, то на галстук. Как ловко сновали её пальцы. Как чётко и без ошибок она делала то, чего ей никогда не приходилось делать раньше.

– Стойте ровно! – то ли ворчала, то ли приказывала. – Немного терпения! – и он замирал, впитывая в себя волны, что шли от этой девушки. Уверенные какие-то, спокойные.

Он бы сказал – холодные, хоть не чувствовал никакого обледенения, но всё же так бы и охарактеризовал её образ. Нечто глубинное, как айсберги. Искрящееся, как снег. Вкусное, как студёная родниковая вода, от которой ломит зубы, но невозможно оторваться.

– Порядок! – прихлопнула она идеальный узел ладонью, а Юре захотелось потрогать её пальцы. Если они холодные, то согреть. Но он не решился. Слишком всё сложно, особенно после её заявления «я не буду с вами спать».

– Может, успеем, заедете и переоденетесь? – мельком посмотрел Вересов на часы.

– Нет, – покачала она головой. – В этот раз пусть будет так. В следующий я вас не подведу.

И столько спокойной уверенности в её голосе… Вересову захотелось в это поверить. Что не подведёт. Будет рядом. Подстрахует. Ведь именно такие мысли будила в нём Юля.