— Элечка, ты проснулась! — встряхивает меня няня, звонким голосом выдернув из далеких мыслей. — Присоединяйся к нам. Смотри, что я нашла.

Она показывает мне самодельные елочные игрушки из гофрированной бумаги. Старенькие, примятые. Я делала их лет в одиннадцать. Тогда я узнала об игрушках из стекляруса, о цепочках из цветной бумаги, о дождике с ватой на потолке. Для девочки, выросшей в роскоши, все это было в диковинку, и я уговорила няню погрузить меня в затерянные во времени традиции.

— Доброе утро, — низкий голос Самира, насыщенный грудной хрипотцой, сегодня слышится иначе: не устрашающе, а зазывающе.

К моим щекам приливает жар. Из головы никак не выветривается инцидент в примерочной и наш разговор перед сном. Я не из стеснительных, но сейчас хочется провалиться сквозь землю.

Избегая его испытующего взгляда, лихорадочно перебираю в голове идеи отпочковаться от этой дружной компании.

— Я принесу фонарики, — нахожу причину отлучиться. — Кажется, они в моей студии.

— Они же тяжелые! — спохватывается няня. — Самир, поднимись с Элечкой за коробкой. Не хватало только, чтобы она навернулась с лестницы.

Да уж, отпочковалась! Самир ни секунды не медлит. Отдает Ольге гирлянду и берет курс в мою сторону. Прет, как корабль, упрямо несущийся к берегу, где кинет якорь.

Развернувшись, отправляюсь к лестнице, спиной ощущая жар от идущего позади телохранителя. Как ему удается так накаляться? Заполнять собой все пространство не только физически?

— Вам все-таки придется устроить для меня экскурсию по дому.

Он снова обращается ко мне на «вы». Давящая пульсация в висках начинает затихать. Я сглупила, позволив ему перейти на «ты». Хорошо, что он все понял. Я хотя бы не буду чувствовать себя виноватой, подпустив к себе человека, с которым нельзя быть друзьями. Мы слишком разные. Во всем: в социальном статусе, в возрасте, во взглядах на вещи. Когда я оправлюсь от пережитого, мое близкое общение с телохранителем станет камнем преткновения в личной жизни. Не стоит создавать себе проблемы.

— Ты так и не был на третьем этаже?

— Не привык вторгаться в запретное личное пространство своих подзащитных.

— А если бы там была заложена бомба?

Самир хмыкает, поднимаясь вслед за мной по ступеням.

— Дом охраняет целый отряд. Здесь муха не пролетит незамеченной.

— Получается, твоя работа — развлекать меня?

— И осиливаю я ее с трудом, — усмехается Самир, поравнявшись со мной в коридоре.

— А я предупреждала, что я избалованная, — хочется сказать это с улыбкой, но дух прошлого, что витает в воздухе, нагоняет уныние.

Здесь была моя комната, там — гардеробная. Отдельный душ, отдельный джакузи, терраса, оранжерея под стеклянной крышей. Тут был мой личный рай. Особенно в студии.

Ручку я поворачиваю через силу. Дверь отворяю с нажимом.

Полотна завешаны белыми простынями. Брошенные на столах краски, кисти, палитры: все это тоже накрыто пленкой. Даже диван и кресла. Мимо мольберта я прохожу едва ли не на цыпочках, словно боюсь потревожить его, разбудить.

Самир присвистывает, входя в студию.

— Вы увлекаетесь искусством, Элла Валентиновна?

— Увлекалась, — отвечаю сжато, приподнимая пленку над столами и ища коробку с фонариками. — После прошлого Нового года отнесла сюда часть реквизита. Собиралась написать что-то рождественское.

— Собирались?

— Да. Как-то не получилось. Отвлеклась…

Отвлеклась на тусовки, на Никиту. У меня много таких брошенных картин. Вдохновения и терпения не хватало довести их до конца.

— Вот они! — Сдергиваю пленку, приподняв облако пыли. Отмахиваюсь, ворча на Ольгу. Складываю расставленные на столе фонарики в коробку к остальным и, не успеваю ничего сказать, как Самир берет ее.