Горло сжимается. Видимо, консьержка действительно симпатизировала равнодушному Павлу. Он же у меня красавчик. Таких мужиков, как он, можно увидеть лишь в кино: высокий, широкоплечий, четкие и резкие черты лица, жгучие глаза... Те самые глаза, что смотрели на меня с такой нежностью в начале и с таким отвращением в конце.

— Какую запись? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.

Знаю по тому, как дрожат мои руки и как ноет пустота внизу живота.

— Ваш муж, — консьержка переходит на официальный тон, будто зачитывает доклад серьезному профессору, — и... — подбирает подходящее слово.

— Эта шлюха... — вырывается у меня, и голос вдруг становится чужим, хриплым.

Весь мир против меня, но я должна выстоять.

Да, глаза жгут слезы, сердце сжимают холодные когти обиды и страха перед будущим, но... я выстою. Я запомню каждое слово моего мужа о том, что я — высохшая мумия, с которой противно спать в одной кровати. Нельзя такое говорить женщинам. Нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

— Они занимались в лифте грязным непотребством, — сердито заканчивает консьержка.

О, Павел любит спонтанную близость. В нашей юности он мог в любой момент затащить меня в темный угол и взять. Грубо, глубоко, игнорируя мой стыд и шепот, что нас могут услышать или увидеть. Я будто чувствую на бедрах его жадные и требовательные руки, которые торопливо задирают юбку, его горячее дыхание на шее...

— А копия осталась? — спрашиваю тихо, будто живая мертвечина.

— Копия? — Консьержка ехидно поджимает губы, будто только этого и ждала. — У нас тут строгая политика конфиденциальности...

Она завела игру. Дразнит, намекает, что видео с камер наблюдения сохранились. А это видео мне точно пригодится. Я еще не знаю зачем, но я должна его достать.

— Вам бы с мальчиками из охраны переговорить, — консьержка вздыхает, — до меня-то лишь слухи долетели. Может, про видео и придумали. Знаете, мужики тоже любят сплетни распускать.

Она поворачивается, покачивая широкими бедрами, и медленно шагает обратно за стойку, намекая, что я могу идти в гости к Божене. Она отпускает меня с миром, но я все же увидела в ее глазах праздное любопытство: "Интересно, на что способна эта глупая жена?"

— А где можно охрану найти? — голос звучит ровнее, чем я ожидала.

— На цокольном этаже. Направо от грузового лифта, — облокачивается о стойку и задумчиво поправляет диффузор с тонкими черным палочками. — Вот как… Я лишь диффузор для этих богачей.

И куда мне?

К Божене или к охранникам?

7. 7

— Паша, а ты что-то рано, — слышу кокетливый голосок за дверью.
Смеется.
Щелкают ключи в замочной скважине, а мое сердце вторит сильными ударами каждому повороту замка.
Я хочу сбежать, но я останусь.
Дверь распахивается:
— Ты так по мне соскучился, да? Но у тебя же есть ключи…
Смех резко обрывается, ведь на пороге стоит не Паша, а я, его жена.
Божена испуганно замирает, широко распахнув глаза.
Какие у нее длинные и густые ресницы.
— Ой… — сипит она и хочет в испуге закрыть дверь, но я машинально выставляю ногу вперед и острым носком туфли останавливаю тяжелое железное полотно.
Боль пронзает пальцы, но я даже не моргаю.
— Здравствуй, Божена, — говорю так сладко, что сама чувствую, как сахарная глазурь словно обволакивает каждое слово. — Можно войти?
— Я… не ждала… я… — крепко сжимает ручку двери.
Правда, красивая. Короткая и тоненькая ночнушка с кружевом по подолу подчеркивает аппетитные изгибы ее сочного тела и полную грудь.
Значит, моего Пашу потянуло на сладких булочек с большими коровьими глазами?
А я же — сушеная вобла с кожей-пергаментом, и на мне ночнушки из шелка с кружевом не так соблазнительно струятся.