Да, лечится. Да, у нее проблемы, но удивляться моей любовнице при вводных данных… это откровенная глупость.

— Паш, пара дней — и она успокоится…

— Я больше не вижу в ней жену, — пожимаю плечами устало.

Мой голос звучит спокойно, но внутри — буря. Как она посмела? Врываться в мой офис, в мою профессиональную жизнь, в то, что я строил годами?

Отставляю чашку. По белому фарфору бежит капля кофе. Над головой проплывает холодный поток воздуха.

— Я устал от вашей дочери, — серьезно и без лишних оправданий смотрю на Александра Ивановича. — Если не ее сегодняшняя выходка, то я бы выступил за сохранение брака, а сейчас… — хмыкаю, — в этом нет никакого смысла. Ради чего терпеть ее истерики?

— Ради того, что ты ее любишь? — криво улыбается мой тесть, и я смеюсь.

Хлопаю рукой по подлокотнику кресла, и бариста за стойкой кидает в мою сторону беглый настороженный взгляд.

— Хорошая шутка, — у меня даже слеза выступает на правом глазу. Я ее вытираю и выдыхаю последний смешок, — вы мне поэтому всегда нравились, Александр.

Тесть молчит, и я чувствую его напряжение с разочарованием. Да, Мире нечем меня удержать в браке.

Да, я любил ее, но теперь я даже вспомнить не могу, что я хотел ее так, что мышцы сводили болью.

Это было будто не со мной. Не с нами.

— Какая любовь после двадцати пяти лет брака? — усмехаюсь.

Тесть не отвечает, но я вижу по его глазам, что он меня понимает. Любой мужик после двадцати пяти лет брака меня поймет.

Конечно, кто-то обязательно начнет лгать, что он любит жену, как и в молодости, но это наглое и бессовестное вранье, лишь бы не потерять теплое местечко под боком стареющей жены-клуши.

Ведь у таких мужиков ни черта нет. Лишь зарплата в сорок тысяч, тесная квартирка и дача, что досталась от родителей. Вот такие самцы будут врать, что бесконечно любят жен, потому что… у них нет выбора и нет надежды на свободу.

Потому что они никому не нужны, кроме своих старух. Вот они будут глотать истерики жен. Терпилы.

Вращаю обручальное кольцо на пальце. Оно вдруг стало таким тяжелым.

— Ценность женщины в сорок пять — ее мудрость, — поднимаю взгляд на тестя. — Твоя дочь доказала сегодня, что у неё нет ни мудрости, ни элементарного чувства самосохранения.

Я резко снимаю обручальное кольцо и кладу его перед Александром Ивановичем. Тихий звон золота о стекло. Едва уловимый, но такой приятный. Я будто снял многолетние оковы.

Моя рука дрожит — не от волнения, а от бешенства. Я вновь вспомнил сочувствующие взгляды корейцев, которые, пусть и не понимали, о чем кричит Мирослава, но по-мужски осуждали ее истерику.

Восточные и азиатские народы точно знают толк в женской покорности и подчинении. Они не позволяют женам так кричать на мужей.

— Сейчас в нашем браке важна не любовь, — я подаюсь в сторону тестя, — а сдержанность и ум. Она не девочка, чтобы я понимал ее тупые вопли.

— Тебе тоже надо остыть, — тесть откидывается назад и закидывает ногу на ногу, — может, не помешает разбежаться по разным углам.

— Я не хочу быть с ней, — неожиданно говорю тихую правду. — Не хочу, — повторяю по слогам, — терпеть, искать компромиссы, игнорировать ее присутствие… Зачем? Может, ты мне ответишь?

Тесть хмурится.

Спасибо ему, что не пытается мне читать нотации о морали. Оставим эти пустые слова женщинам, которые почему-то в какой-то момент начинают считать, что их мужья должны их боготворить. Что их мужья — рабы в браке, а они — хозяйки.

— Пообещай мне, что не будешь с ней слишком суровым при разводе, — Александр Иванович поджимает тонкие губы.

— Если не будет чудить, — я встаю, резко отодвигая кресло.