Мама поворачивается ко мне, наконец, и её лицо кажется таким усталым, таким… привыкшим. В ушах вспыхивают бриллиантовые серьги. Это тоже папин подарок.
Видимо, благодарность за её мудрость.

— Мне были важны наша семья, наш дом, наше положение, наша репутация, — говорит она тихо. — Я была на защите нашей семьи, потому что понимала… — позволяет себе короткий смешок, который осуждает меня, — понимала — эта жизнь не про розовых единорогов, Мира. Это борьба. И борьба женщины за мужчину — тихая, а ты… никогда не любила бороться и защищать.

Я открываю рот в желании оспорить её жестокие слова, но не могу ничего сказать, ведь в её словах есть извращённая правда. Та правда женщин из высшего общества, которое не осуждает измены богатых мужей и которое ждёт, что жёны — не про любовь. Они про статус, обязанность, долг и привычку.

Но я… так не могу. Может быть, мне правда не хватает женской мудрости, хитрости и терпения к мужскому эгоизму.

— Твой отец в итоге мой, — мама на секунду не скрывает своего самодовольства, — а все эти профурсетки остались ни с чем, и все они… — тёмная тень в глазах, — оказались на обочине жизни. А я тут, — разворачивается к розам и вновь внимательно разглядывает лепестки, — законная жена, которую каждый вечер благодарят. Ты же… — вздыхает, — будешь одна. Такой у тебя характер. Уверена, начнёшь всем что-то сейчас доказывать.

Мне холодно. Я тянусь к шали, которую сбросила с плеч минуту назад.

— Так нельзя, мама. Это неправильно… Где твоя гордость? — вырывается у меня, и голос звучит резче, чем я планировала.

Мама замирает, её пальцы сжимают стебель розы так, что кажется, вот-вот сломают его.

— Мне именно гордость не позволила быть хабалкой, — оглядывается через плечо. — Скандалисткой. Я никого не опозорила. Я не позволила нашей семье развалиться, а ты… это позволяешь. Никто этого не одобрит, Мира.

Она медленно опускает цветок и смотрит на меня с холодным, почти аналитическим интересом, будто я — неудачный эксперимент.

Я чувствую, как кровь от гнева приливает к лицу.

— Тебя теперь ждёт только жалость и пересуды, — хмурится. — Новую женщину Павла примут, а тебя будут за спиной обсуждать и жалеть, ведь ты проиграла другой женщине.

— Это какой-то бред… Он предатель и обманщик…

— Он — мужчина. Богатый, властный, с опасными связями, — говорит ровно. — Он дружит с мэром, прокурором. Никто ему слова не скажет и даже согласится, что ваш развод был верным решением, ведь он имеет право быть с другой. Имеет право выбирать и отказываться от жены, которая не знает элементарных приличий.

— Ты должна меня поддержать.

— Нет. Я должна быть с тобой честной, — немного клонит голову набок, — и ты должна понимать, что мы не станем ссориться с Павлом и его семьёй.

Я смотрю на неё — на её безупречный маникюр, на бриллианты в ушах, на строгий пучок, который всё так же идеален, как и её репутация. И вдруг понимаю, что она… боялась. Всегда боялась остаться без этого — без статуса, без уважения, без этих роз, которые папа присылает не из любви, а из чувства долга.

— Так нельзя жить, — в ужасе шепчу я.

— Да, мы многое упустили в твоём воспитании, — мама разочарованно качает головой, — но теперь нам с твоим отцом остаётся только наблюдать, что будет с тобой.

10. 10

— Я как честный мужчина оставляю тебе этот дом, — заявляет Павел, развалившись на диване.
Пьёт кофе, что-то смотрит в телефоне и хмурится.
На втором этаже суетятся двое его помощников. Собирают его вещи.

Я вернулась от мамы разбитой, униженной и растерянной.
С изменами Павла я узнала о некрасивой стороне нашей семьи: никто из наших мужчин не отличался верностью и уважением к жёнам.