– Юноши, а вы не оборзели? – ласково интересуюсь я, сдерживая себя, чтобы им подзатыльников не надавать. Особенно Лёнечке. Он с моим младшим братом в одном классе учился, а потом в университете. Именно поэтому я о нём и его бурных похождениях в глубокой молодости знаю всё.

– А кто она такая? – спрашивает Самоцветов.

Анна уже скрылась за углом, а он всё ещё пристально смотрит в ту сторону, куда она ушла.

Хотел бы и я знать, кто. Первый раз в жизни вслепую. Потому что не собирался приходить со спутницей сегодня. Потому что было всё равно. Потому что Ребусов тошнил, а мне где-то очень глубоко стало его жаль. Да. Хоть я и не любитель благотворительных жестов.

– Замечательная девушка, – сказал не то, что думал, потому что ещё не определился, хороша Анна или наоборот, нравится или нет; и что означает её эта волнообразная изменчивость – тоже не в курсе.

Наверное, Ребусов знает больше. Он собирался с ней на выставку идти. И огорчился, когда я Анну у него перехватил. Понятное дело, что он расстроился бы в любом случае и при любых раскладах, но он точно должен владеть ценной информацией, кто она и откуда. Не с улицы же он её подобрал?

– Нет, ну, что она девушка, это видно и без монокля, – впрягается Лепехин, – но она какая-то… не из наших кругов. Свежая булочка, неиспорченный экземпляр. В ней нет лоска, полировки, но определённо – есть стиль. Дай угадаю? Журналистка? Автор любовных романов? Ландшафтный дизайнер? Кто? Не томи, друг Набоков!

– Пусть это останется великой тайной, – показал я зубы, давая понять, что не намерен раскрывать карты. Якобы чтобы помучились. На самом деле, эти вопросы заставили мучиться меня. Прямо жажда обуяла. Нестерпимый зудёж внутри. Мало мне было своих собственных сомнений, а тут ещё хрен принёс этих двоих тонких ценителей женских прелестей не напоказ.

– Ладно, – рассмеялся зычно Самоцветов, – сами разберёмся!

Этот всегда был самоуверенным мачо, который никогда в себе не сомневался. И то, что он сделал стойку на Анну, я понял безошибочно верно.

Шестое чувство. Обострённое восприятие самцов, которым симпатична одна и та же женщина.

Всё же симпатична. По крайней мере, сегодня я её точно никому не уступлю.

Ещё несколько вежливых фраз, и мы расходимся, раскланявшись. У каждого из нас на выставке – свои интересы. Каждый вложил лепту в общее дело, и теперь настала очередь мериться, у кого что больше и круче.

Любая выставка – и товар «лицом» показать, и с коллегами пообщаться, а также найти новые связи, знакомства, рынки сбыта.

Кое-что здесь напоказ. А кое-что – намёком на перспективу. Настоящие прорывы и открытия происходят не на выставках.

Пока я размышлял в одиночестве (как редко выпадает подобный шанс, когда ты в толпе), неожиданно снова нарисовался Ребусов. Вид у него – стоически страдающий.

– Что на этот раз? – я искренне надеялся его не увидеть минимум час. Но прошло не так много времени, а он снова здесь.

– Я должен кое-что сказать, – бормочет он, запинаясь. – С Одинцовым и Егоровым мы когда-то начинали. Я знаю: вам понравилось то, что Одинцов предложил.

– Считаешь, что он не достоин? – недовольно щурюсь, понимая, что за всем этим мямляньем лежит какое-то уж очень глубокое дно.

– Нет, считаю, что достоин, – мотает он головой, отчего его хорошо уложенные волосы снова превращаются в воронье гнездо – торчат в разные стороны, как корявые ветки. – Просто мы нехорошо расстались, а я бы не хотел, чтобы вы думали, что это правда.

– Что правда?

– Что я украл у них наработки, – вздыхает он несчастно.