Ищу глазами, что бы накинуть на себя, но в поле зрения ничего не попадает. Ходить под камерами голышом не собираюсь, заматываюсь в одеяло и, как пингвин, переваливаюсь до ванной. Моя одежда исчезла, как и позаимствованный халат. Приходится воспользоваться гардеробной, где по-прежнему только мужской ассортимент.

Хреновый мне попался хозяин – деньги есть, а собачка не имеет собственного ошейника.

- Мне нужна одежда!

Кричу в потолок, пытаясь разглядеть расположение камер. То, что они здесь есть, не сомневаюсь. То, что за мной следят, уверена. Достаточно скрыться в ванной, как в комнату проходит прислуга, убирает комнату и оставляет еду.

На мой крик реакции нет. Никто не бежит по коридору с чемоданом платьев на перевес, никто не врывается в комнату с желанием пополнить гардероб. Снимаю с вешалки очередной халат, такой же, как и первый, но только пахнущий свежестью и порошком.

В ванной комнате ничего не изменилось со вчерашнего дня. Ряд сбитых плиток, валяющихся на полу, два полотенца, висящих на крючках, мочалка, лежащая на своём месте. Единственная обновка, появившаяся здесь с утра – вторая зубная щётка в упаковке.

Встаю под тёплые струи и гоню воспоминания о касаниях его рук. Калейдоскоп видений накрывает с головой, выдёргивая из реальности. Теперь я на коленях, он меня бьёт, а в глазах безграничная нежность. Это какое-то садомазо, где он с заботой отвешивает оплеухи, а я благодарно смотрю на него. И вот тут становится по-настоящему страшно, потому что, кажется, я теку. Моё тело снова даёт сбой, прогибаясь под его властью, а низ живота стягивает в тугой узел. Возбуждение вбрасывает обратно под душ, и я часто и рвано дышу.

Вылетаю из ванной пулей, слышу щелчок закрывающегося замка. Как и ожидала, на тумбочке стоит поднос с завтраком. Каша, творог, булочки и свежие ягоды. На втором подносе кофе, чай и апельсиновый сок. Попытки выяснить пристрастия в еде таким способом бесят. Можно спросить, что я предпочитаю. Есть рот, язык и выученные с детства слова. Снова бросает в жар при воспоминании о том, что делал Дамир ртом и языком. Сжимаю ноги, борясь с влажным дискомфортом, и со злостью откусываю булку.

- Бутерброды я люблю! – кричу в потолок. – С колбасой и сыром!

А в ответ тишина…

Полдня ко мне никто не заходит. Заняться нечем, поэтому сижу на подоконнике и считаю падающие снежинки. Через две недели Новый год, и первый раз в жизни я встречу его без семьи. Мамин смех от запотевших папиных очков в момент вытаскивания утки из духовки. Больше никогда не услышу её голоса, папиного ворчания на радикулит, когда он подхватывает маму на руки. Они всегда любили друг друга. Всю жизнь. Ещё со школы, с третьего класса, как только он взял её за руку и повёл провожать домой.

Дверной замок отрывает от воспоминаний, и я жду, что войдёт Дамир. Разочарованно наблюдаю за здоровым детиной, похожим на встроенный шкаф. Он входит, пропускает в комнату пожилую женщину с подносом и закрывает собой проём.

- Позовите Дамира. Мне нужно с ним поговорить, - стараюсь говорить твёрдым голосом, не терпящим возражений, но шкаф остаётся невозмутим.

- Мне нужна одежда и свежий воздух! Я не могу всё время сидеть в замкнутом пространстве! – срываюсь на крик, пытаясь достучаться до крокодильих мозгов.

- Дамир Авазович уехал на неделю. Распоряжений по поводу вас не давал. Только еда и охрана.

Женщина молча ставит поднос и, опустив глаза, выходит, подгоняемая недовольным охранником. Щелчок закрываемого замка режет по барабанным перепонкам, словно решётка в тюремной камере.