– Как где? – удивляется Виктор. – На стоянке, она здесь единственная. Вот вашей машины я действительно не увидел. Специально приехал пораньше минут на пятнадцать. Прошел по кладбищу и туда, и обратно, вас не встретил и решил, что вы сразу же прошли сюда. Все слава Богу, батюшка, – он показал на свои часы, – полдень. Все прибыли вовремя, как и договаривались.

Услышал объяснения Виктора и ничего не понял. Решил, для начала нужно помолиться, а обо всем остальном подумаю после. Отслужив литию, все вместе направились к выходу, где на стоянке рядом с моим автомобилем стояли еще две машины. Я готов был поспорить, что, когда я направлялся на могилу доктора, кроме моей машины, на стоянке больше машин не было. Но, когда я туда пришел, все присутствующие оказались уже в сборе. По логике, и машины они должны были оставить там же, где и я. Происходящее со мной на кладбище ломало логику, и я не находил всему этому объяснения.

Звучит странно, но у меня, когда мы покидали территорию кладбища, появилась мысль, будто в чьих-то планах сложилось так, чтобы я, приехав в этот день на кладбище, практически в одно и то же время отслужил здесь две заупокойные литии. По-другому я не в состоянии объяснить то, что здесь только что произошло. И эту чехарду с автомобилями тоже.

Приехав в кафе, за столом разговорились. Я рассказал, что, пока мы искали друг друга, я зашел на могилы, и назвал фамилию людей, где тоже отслужил литию. Один из сидящих за столом оживился. Оказывается, он хорошо знал эту семью, приходится им дальним родственником и еще при жизни всех троих часто бывал у них дома. Мы стали с ним вспоминать Павла и его отца, человека неординарного, запомнившегося многим своими добрыми делами.

– Батюшка, однажды я, уже после смерти Павла, пришел к ним домой. Мы с отцом сидели на лестнице, ведущей с первого на второй этаж. Он мне говорит: «Ты знаешь, бывает, я сижу курю здесь на лесенке. Вот так, как сейчас мы с тобой. Закуриваю, и приходит Пашка. Откуда приходит, не знаю. Садится рядом, здесь, на твое место. Говорит: „Бать, дай сигарету“. Я подаю ему пачку, он берет и закуривает. Выкурит молча, окурок затушит и кладет на ступеньку. Я докурю, тушу сигарету и кладу в пепельницу. И его окурок кладу туда же. Беру пепельницу и считаю, в ней два окурка».

– Теперь я понимаю, что имела в виду мать Павла, когда говорила мне, что в доме творится непонятно что. Если Павел после смерти являлся отцу и они с ним на пару сидели на лестнице и курили, значит, к ней они уже приходили вдвоем. На самом деле сойдешь с ума. Рассказывали, когда ее уже нашли мертвой, то очень испугались. А вот чего испугались, не знаю.

– Мать Павла в ту ночь умирать не собиралась. Смерть наступила скоропостижно. Как обычно она это делала, перед сном наложила себе на лицо овощную питательную маску. И так с этой маской на лице и преставилась. Живого человека в таком виде случайно встретишь – испугаешься, а уж мертвого и говорить нечего.

Вечером следующего дня неожиданно после долгих лет молчания позвонила жена Павла и зачем-то поинтересовалась, буду ли я завтра в храме. Я ответил, что буду.

– Тогда я зайду, – сказала она.

И действительно пришла. За эти годы она очень изменилась, если бы я не знал, что это она, при встрече мог бы и не узнать. В руках женщина держала раму из-под зеркала. Большую, выкрашенную под золото.

– Вот, вчера зачем-то пошла разбираться в кладовой. Нашла эту раму и подумала, вдруг она вам здесь в храме пригодится.

Отдала ее мне, поклонилась и ушла, не ожидая от меня ответных слов благодарности.