Чайник начинает закипать, струйка пара поднимается из носика. Звук нарастает, становится более пронзительным, но я не тороплюсь его выключать. Позволяю звуку заполнить кухню, заглушить голоса в голове.

Иду в гостиную, каждый шаг отдается тяжестью в ногах. Паркет скрипит под босыми ногами, дерево холодное и гладкое. Сажусь в свое любимое кресло у окна, то самое, где любила читать по вечерам, пока Мирон смотрел телевизор, а Макар играл на ковре с машинками.

Кожаная обивка прохладная, приятная на ощупь. Обхватываю подлокотники руками, ощущаю, как тепло моего тела медленно согревает материал. Тишина давит на уши, заставляет прислушиваться к каждому скрипу дома, каждому звуку с улицы.

Где-то в глубине дома монотонно тикают часы, отсчитывая секунды моей рухнувшей жизни. Холодильник гудит в кухне, создавая фоновый шум. За окном проезжает машина, шины шуршат по асфальту, мотор работает ровно. Звуки обычной жизни, которая продолжается, несмотря на то, что моя личная вселенная рассыпалась на осколки.

Смотрю в окно на знакомую улицу, где мы гуляли с Макаром, где встречали соседей, где чувствовали себя частью этого маленького мира. Деревья почти полностью сбросили листья, голые ветки тянутся к серому небу, как руки, просящие о помощи.

Внезапно тишину разрезает резкий звук ключей в замке входной двери. Металл звенит о металл, каждый звук отдается прямо в сердце. Организм мгновенно реагирует на опасность: сердце подскакивает к горлу, начинает бешено колотиться, отдаваясь пульсацией в висках и запястьях. Дыхание становится поверхностным, прерывистым.

Неужели Мирон вернулся? Но наручные часы показывают только половину одиннадцатого утра, слишком рано для его возвращения с работы. Он же говорил, что будет поздно, что у него важные переговоры с инвесторами.

Звук открывающейся двери эхом отдается в прихожей, потом тяжелые, медленные шаги по деревянному полу. Каждый шаг словно удар молота по моим нервам. Это определенно он, походку знаю наизусть после пятнадцати лет совместной жизни.

Но зачем он дома в такое время? Что случилось? Неужели его тоже мучает совесть, и он не может сосредоточиться на работе?

Поднимаюсь с кресла на ногах, которые предательски дрожат. Каждая мышца напряжена до предела, готова к бою или бегству. Медленно выхожу в коридор, сердце колотится так громко, что кажется, его слышно во всем доме.

Мирон стоит у вешалки спиной ко мне, снимает темное пальто. Плечи напряжены под дорогой тканью костюма, движения резкие, нервные. Даже не поворачиваясь, он излучает раздражение и тревогу. Он не ожидал застать меня дома, это очевидно из каждого его жеста.

Волосы на затылке слегка взъерошены, словно он нервно проводил по ним рукой.

– Ты что здесь делаешь? – спрашивает он, не поворачиваясь, и даже не пытается скрыть раздражение в голосе. Тон холодный, почти враждебный. Словно я незваный гость в собственном доме.

Вопрос звучит как обвинение. Как будто я должна быть где-то в другом месте, а не в собственном доме, который мы покупали вместе.

– Я здесь живу, – отвечаю медленно, стараясь контролировать дрожь в голосе. Каждое слово дается с трудом, горло сжато спазмом. – А ты почему не на работе?

Наконец Мирон поворачивается ко мне, и вид его лица заставляет отступить на шаг. Усталое, осунувшееся, с глубокими темными кругами под глазами. Кожа серовато-бледная, губы сжаты в тонкую линию. Видимо, он тоже провел бессонную ночь, мучаясь не угрызениями совести, а скорее всего, планируя дальнейшую стратегию.