Иван нахмурился, задрал голову. Но ни с потолка ни капли не пролилось, ни за окном зарница не сверкнула.

– Болтают, колдунья она. Облачная ведьма. Ты не говори про неё так, зелёная, а то змею пошлёт в пятку али молнию в лоб.

– Сам, что ли, видал?

– Не видал, но люди сказывают.

– Мало ли что люди сказывают, – вздохнула лягушка. – Слухам будешь верить – всё настоящее мимо пройдёт.

– Да уж всякому поверишь, когда в царском дворце живёшь, – буркнул Иван.

– Так ли, иначе ли, а раз решила царица, что быть мне твоей женой, – хорошо бы и мне выгоду извлечь из того.

– Тебе-то что? Женюсь – станешь как сыр в масле кататься.

– Как сыр, говоришь, в масле… – протянула лягушка. – Да я и теперь как сыр в масле. Чувствую, сила возвращается. Вот-вот – и человеком смогу…

Не слушал её Иван; глядел в окно, думал о своём:

– Меня обсмеют да утихнут, не впервой сын царский чудит.

– Пожал плечами, улыбнулся слабо, что-то припоминая. – Выделит батюшка нам хоромы, уедем туда. А как гонцы царские отойдут, ты – в болото, я – куда глаза глядят. Вот и вся выгода.

– На что тебе уходить? – спросила лягушка. – Чем с царём плохо?

– Не могу я тут. – Иван скривился, подкинул в огонь полешко. – Видеть не могу мачеху, по матушкиным покоям расхаживающую. И батюшку видеть не могу: околдовала она его, воли лишила. Разве ходил он такой сумрачный, разве боярам на откуп отдавал и град, и царство, разве глядел так чёрно, так пусто? Не помню такого раньше, зелёная. Разве что когда матушка умерла… А теперь что ни день, то тучи сгущаются над дворцом. Над всем царством нашим.

Лягушка спрыгнула с лавки, поползла к печи. Устроилась у огня, спросила:

– А ты, значит, бежать от этого собрался? Царский сын, наследник, и вотчину свою бросить хочешь?

– Я на тебе затем женюсь, чтоб от наследства этого избавиться. Не нужно мне царства. Только батюшка этого никак в толк не возьмёт. А братья, сыновья Гневины, куда лучше меня справятся.

Лягушка помолчала. Плясали искры, вспыхивали и гасли. Шла со двора тьма.

– Так вот, значит, и отступаешься. Не хочешь венец носить.

– Отступаюсь, – кивнул Иван. Встал, подошёл к двери. – Не хочу.

Положил ладонь на тёмные доски, обернулся на лягушку:

– Из светёлки не вылезай, затопчут ещё ненароком. Я в конюшню пойду, Сметка покормлю. Да и батюшка звал: что-то ему надобно, что-то хочется от меня. А я ничего не хочу… Ничего не хочу, зелёная.

Шагнул Иван в просторную горницу, ступил на порфировые[81]плиты. Стража тотчас сомкнулась за спиной, затворила двери. Притихли бояре. Тут уж были и Драгомир, и Ратибор, а царь сидел, опустив голову, будто венец к земле клонил. Тишина стояла: ни вороньего грая[82], ни гомона не долетало сквозь слюдяные окна.

Царь исподлобья глянул на Ивана. Проронил угрюмо:

– Свадьбу, раз условия такие ставишь, устроим, да поскорей, чтоб слухов наплодить не успели. Чтоб не говорил народ, что я от сына родного отрёкся по злой судьбе.

– Как тебе угодно будет, батюшка.

– Сватов засылать не станем: не к кому с невестой такой засылать.

– Как тебе угодно будет, батюшка.

– Во дворце жить после хотите али выделить вам другой? Али целый город подарить могу: Сини́чье али Глаз-Город?

– Как тебе угодно будет, батюшка. Как с руки станет – так и делай, а я мудрости твоей доверяю.

Тяжело поднялся царь. Вскинул посох, замахиваясь.

– Глумишься?! Куражишься надо мной?!

– Незачем вам уезжать, – раздался из тени негромкий голос. Царица выскользнула из-за трона, ласково взяла Милонега под локоть. – Живите тут, с нами рядом. Иван и без того по лесам, по болотам больше года бродил. Надо ли со двора отчего опять уходить?