Предку шестьдесят, он в ясном уме и здравой памяти, а его деловой хватке остается только позавидовать. Умеет просчитывать ходы наперед и ни одной провальной сделки. Как он это делает, для меня до сих пор остается загадкой.

Жаль, не могу похвастаться тем же. Усидчивости не хватает, чтобы вникать во все тонкости отцовского бизнеса. В конце концов у него огромный штат аналитиков, если что – всегда могу обратиться к ним.

Отца я уважаю, несмотря на его скверный характер и в старости представляю себя именно таким – умным, остепенившимся, с проницательным взглядом, от которого подчиненные мгновенно втягивают головы в плечи и боятся поднять глаза.

Густые абсолютно белые волосы и аккуратная бородка придают отцу некий лоск олигарха. Сам он поджарый, следит за питанием, плавает и посещает спортзал, что никак не вяжется с его отказом осваивать современную технику. Списываю это на стариковские причуды.

– Батя, привет, – взмахиваю ладошкой, опираясь плечом о косяк. – Мать обедать зовет.

Вместо ответного приветствия подвергаюсь недовольному сканированию темных глаз старика. Немного дольше его взгляд задерживается на лице. Там малиновый фингал.

Да, я не оправдываю отцовских надежд. В компании, в которой я числюсь штатным юристом, появляюсь редко, собрания пропускаю и даже мой стиль одежды раздражает старика. Что поделать, строгие костюмы – не моя фишка. То ли дело джинсы, футболки, кроссы. Для разнообразия могу надеть сверху пиджак. Все.

– Так что, обедать идем? – поторапливаю старика.

– Скажи, я сейчас.

Сматываюсь в гостиную, где стол почти накрыт. Домработница Зоя Ивановна в своем неизменном темно–синем платье с белым воротничком и передником ставит третий прибор. Мать критично осматривает сервировку.

– Батя сказал, щас придет, – плюхаюсь на свое место, по правую руку от места главы семейства.

– Руки помыл?

Нет конечно!

У нас с этим строго.

– Пардон.

В ванной ненадолго зависаю, разглядывая фингал. Помимо сине–малинового пятна под глазом, на щеке чуть заметны розовые полоски от Юлькиной пощечины. Потому мать и не поверила про «поскользнулся, упал».

Двигая челюстью, рассматриваю «украшение».

Мда, Жека, ты сегодня красавчик. Хорошо тебя приложили. Что друг, что «подруга».

Умывшись, прихожу обратно. Отец уже за столом. Садимся с матерью одновременно. Она традиционно напротив меня, по левую руку от отца.

– Приятного аппетита, – желает нам Зоя Ивановна, кладет рядом с моим прибором таблетку аспирина и уходит.

Официально семейный обед можно считать начавшимся.

Едим молча. Изредка спрашиваю кто готовил. Почти все – мать. Она любит кухню.

Хвалю. Очень вкусно.

Мать сдержанно улыбается, отец, чувствую, косится. В воздухе зреет напряжение. Каждый раз, когда у меня какой–то косяк, складывается ощущение, что родители знают, что у меня случилось, причем в подробностях. И мне не двадцать восемь, а двенадцать – самый шкодный возраст. Я тогда начал искать свое место под солнцем и самоутверждаться. Во многом благодаря Вадьке с Санькой. Будь какая другая компания, еще неизвестно во что бы я вляпывался, а так самое криминальное у нас было – надавать тумаков Наташкиным ухажерам.

Наташка – сводная сестра Брянцева, та самая, что скоро станет Ольшевской.

Отец, сколько помню, всегда был строг, но справедлив. Если наказывал, то за дело.

– Кхм, – старик прочистил горло, когда Зоя Ивановна унесла тарелки. Скоро подаст чай. И пока пауза в трапезе, спросил: – Я слышал, твои друзья жениться собрались?

Началось…

– Ага. Даты пока нет, – увлеченно скручиваю салфетку, мастеря из нее гуся. – Утрясают кое–какие дела.