Ася и сама пыталась в нее пробраться, когда глупая бросилась ко мне. Умоляла защитить, не зная, что не мог я. Не догадывалась, что все это было провокацией. А провокация заключалась в том, что все это снималось на видео. Которое он отправил Ягумнову вместе с волосами дочери.

Но я не смог скрыть то, что оглушило меня, как только шелковых волос коснулось лезвие. Не смог скрыть от самого себя, стоило Кабаеву провести холодным металлом по волосам, которые я перебирал ночью, которыми дышал, и мне хотелось жить.

Впервые со мной творилось какое-то безумие. А я не мог показать это безумие никому, кроме себя. И я горел в нем, пока она дрожала на коленях, а короткие пряди иглами впивались мне под кожу. Будто кричали мне о том, что во всем этом моя вина.

Отчасти да.

Вот только если бы глупая сидела там, где должна была, если бы не позволила себе оказаться под рыжим ублюдком, я не раскрошил бы ему череп, тем самым развязав Кабаеву руки. Но она никогда не слушает. Делает так, что самому с нее шкуру содрать хочется.

Внутри все сокрушалось от дикого землетрясения, искрилось, как в поломанном электрощитке. Замыкало от ее криков о помощи, которые не прекращались литься из ее рта до самого отрезания волос. А потом наступила оглушающая тишина. Затишье, после которого на меня взглянули глаза, наполненные дождем слез. Прокляли в тот же миг. Обезглавили ненавистью своей хозяйки.

Может оно и к лучшему. Пусть ненавидит. Так проще. Ей будет проще. Только благодаря своему характеру еще и жива, глупая. Будь она мягче, сломалась бы раньше времени. Зато я не успел бы пустить себе под кожу ведьму, что цеплялась клещом каждый раз, когда я встречался с ее обещающим мне войну взглядом.

Но мои мысли обрываются, как только приборная панель начинает выходить из строя, а уже через мгновение заведенный двигатель глохнет. Да ну на…

Сжимаю челюсти и принимаю попытку завести машину, но тщетно.

— В чем дело? Мы что сломались? — ее голос поднимается на пару октав вместе с паникой, которую я сейчас вижу на ее лице. Да я, блядь, и сам не рад. Заглохнуть посреди леса, ночью, на дороге, что не пользуется спросом даже у лесников, да еще и в гребаный мороз.

Игнорируя грядущую истерику, я выбираюсь из салона, мягко приземляясь в снег по самую щиколотку. От мысли, что придется идти пешком, зубы сводит. Телефон выбросил еще у штаба, да как так, вашу мать? Гаджи ждет нас на переправе у реки,  все нужно сделать по-тихому. Поэтому я и поехал этой дорогой.

Открываю капот и спустя двадцать минут копаний с матом закрываю его обратно. Блядь, генератор наебнулся.

Опираюсь ладонями о разгоряченный метал и медленно делаю успокаивающий вздох. Оставаться здесь не вариант, уже через час она превратится в клацающую зубами ледышку. Идти пешком? С ней? Отпадает сразу, она окажется по колено в снегу и окочуриться на середине пути. Если только охотничий домик… черт подери, тоже не близко, но, по крайней мере, это самый реальный вариант. Ночь переждать в тепле, а утром я сам найду Гаджи и вернусь за ней.

С этими мыслями я отталкиваюсь от капота и, подойдя к пассажирской дверце, распахиваю ее, вынуждая девчонку дернуться как от удара.

— Вылезай. Дальше пойдем пешком.

Смотрит на меня из-под нахмуренных бровей и, блядь, этим взглядом можно растопить ледники. Делаю движение вперед, но Ася тут же с ужасом выставляет перед собой руки:

— Куда ты меня ведешь? — требует она, гневно раздувая крылья носа. — Хочешь убить, убей сразу.

Очень бы хотел.

Сглатываю, прогоняя желание тряхнуть девчонку за шкирку, вместо этого беру ее за подбородок, прежде чем она успевает увернуться.