Пречистыми я называл про себя элохимитов, потому что они и в самом деле были очень уж чистенькими и здоровыми. Они не хотели стареть; в связи с этим они ввели запрет на курение, принимали антиоксиданты и прочие БАДы, какие обычно продаются в косметических лавках. Наркотики не приветствовались. Алкоголь был разрешен: не больше двух бокалов красного вина в день. Они, если угодно, сидели на критской диете. Все эти правила, подчеркивал пророк, не имели никакого морального смысла. Здоровье – вот единственная цель. Все здоровое, а значит, и все сексуальное разрешалось. Визуальный ряд возникал немедленно – на сайте и в брошюрах забавный эротический китч, пошловатый, прерафаэлитский, с явным уклоном в грудастость а-ла Вальтер Джиротто. Гомосексуальность, мужская и женская, на иллюстрациях также имелась в наличии, правда, в более ограниченных дозах: пророк был чистым гетеросексуалом, но отнюдь не гомофобом. Пророку все шло впрок: и задница, и передок. Он сам встретил меня в аэропорту Зворка, весь в белом, и пожал мне руку. Я был их первый настоящий ВИП, пришлось ему расстараться. До сих пор у них был единственный крошечный ВИП – впрочем, француз, художник по имени Венсан Грейсамер. Он даже один раз выставлялся в Бобуре – правда, в Бобуре выставлялся и Бернар Бранксен. В общем, это был плохонький ВИП, ВИП от изобразительных искусств. При этом симпатичный парень. И наверное, хороший художник – почему-то мне так показалось, едва я его увидел. У него было тонкое, умное лицо и странно напряженный, почти мистический взгляд; да и говорил он нормально, очень неглупо, взвешивая каждое слово. Я понятия не имел, чем он занимается, делает ли видео, инсталляции или еще что, но сразу чувствовалось, что этот тип по-настоящему работает. Только мы двое курили в открытую – что, наряду со статусом ВИПов, нас сблизило. Мы, конечно, не настолько обнаглели, чтобы курить в присутствии пророка; но на лекциях мы время от времени вместе выходили курнуть и довольно быстро закрепили за собой это негласное право. Ох уж этот ВИПендреж!

Едва я успел заселиться и налить себе чашку растворимого кофе, как началась первая лекция, при посещении которых следовало поверх обычной одежды надевать длинную белую тунику. Облачаясь в эту штуковину, я, естественно, почувствовал себя несколько смешным, но вскоре мне открылись плюсы такого маскарада. План гостиницы был очень сложный – с какими-то застекленными переходами из корпуса в корпус, бельэтажами, подземными галереями, причем все указатели были на странном языке, смутно напомнившем мне валлийский, в котором я, впрочем, все равно ничего не понимал, так что мне понадобилось полчаса, чтобы добраться до цели. За это время мне попалось десятка два человек, блуждавших, вроде меня, в таких же балахонах по пустынным коридорам. Когда я наконец нашел конференц-зал, у меня было полное ощущение, что я ввязался в какие-то духовные практики – при том что слово «духовность» никогда не имело для меня никакого смысла, да и вообще никогда не имело. Во всем этом смысла не было, зато был я. По одежке протягивай ножки.

В тот день выступал очень высокий, очень худой и лысый тип, на редкость серьезный: когда он несколько раз пытался нас рассмешить, становилось страшновато. Про себя я назвал его Ученым; он и в самом деле оказался профессором неврологии из какого-то канадского университета. Он говорил о вещах интересных, а местами даже захватывающих. Человеческий ум, объяснял он, развивался благодаря возникновению и постепенному химическому усложнению нейронных цепей различной длины, от двух до пятидесяти и даже более нейронов. Поскольку мозг человека насчитывает несколько миллиардов нейронов, то число их комбинаций, а следовательно, возможных цепей, совершенно невероятно: к примеру, оно намного превосходит количество молекул во Вселенной.