От его тела шел жар, который впитывался в меня, как если бы мы были единым целым. От его взгляда – черного, полного Бездны, кружилась голова. Я забыла, каково это, чувствовать его так остро. Тот короткий эпизод в ванной – не в счет. Сейчас я словно пьяная стала, от одной только его близости. От этого взгляда глаза в глаза, от дыхания, скользящего по коже, от прикосновения пальцев, минуту назад сжимавших хтианы, к моим запястьям.

От того, как сквозь ненависть и силу в мою кожу втекала знакомая нежность. Ему не составило бы труда наставить мне синяков, но даже сейчас, когда Богдан перехватил мои руки и удерживал их над головой, у него это получалось… как тогда, в прошлом. На грани боли и удовольствия, на грани жестокости и чувственной пытки.

Он всего лишь держал мои руки!

Всего лишь смотрел мне в глаза.

А в мыслях его ладони уже скользили по моему телу, обжигая, сводя с ума, стирая остатки разума, отделявшие меня от того, чтобы податься к нему. Поддаться ему, почувствовать жар его тела своим, каждой его клеточкой.

Разрушить все, что я создавала все эти годы.

Разрушить себя.

Потому что стоит мне позволить себе это однажды, и я уже не смогу от него отказаться. Второй раз не смогу, это просто меня уничтожит, и я стану согласной на все. На Анну, на его детей, на статус любовницы, на то, чтобы он меня называл шлюхой – ведь если поддамся, это будет заслуженно.

Я дернулась в его захвате, разрывая порочный круг близости.

Опасность, готовую накрыть меня с головой и уничтожить. Ведь если сейчас передо мной стоял Богдан, которого я не знала, то и мне предстояло бы стать совершенно иной Алиной. Незнакомой, той, кем я никогда не хотела быть.

Ведь если я могла быть шлюхой при Михаиле, исключительно в глазах окружающих, то стать шлюхой при нем – это смерть. Для меня, для всех моих принципов, для всего…

– Пусти, – произнесла я. Слово было одно, а голос прозвучал низко и хрипло, будто я его соблазняла. Будто принимала правила этой игры, которая била по обнаженным нервам и чувствам, как хлыст или сильнейшая магия. Поэтому мне пришлось повторить еще раз, и в этот раз мой голос уже дрогнул забытой паникой: – Отпусти, Богдан!

На миг показалось, что не отпустит. Его губы были так близко, что он мог накрыть ими мои, едва шевельнувшись. Или коснуться шеи, оставляя на ней клеймо, которое будет жечь сильнее самого беспощадного пламени.

От одной мысли об этом бросило в дрожь, и в тот же момент его пальцы разжались. Словно спали оковы или кандалы, и в тех местах, где холодный воздух коснулся кожи, она загорелась. Даже без его прикосновений, и осознание этого хлестнуло, как плетью. Я поймала себя на том, что почти бегу по коридору (хотя ни от кого не бегала уже давно), а его взгляд лежит на мне тем самым клеймом.

Беспощадным. Яростным. И жжет, жжет, жжет.

Анна

В дни женского недомогания Анна ощущала себя особенно одинокой. Помимо того, что само по себе настроение скакало от чрезмерной плаксивости до каких-то странных высот (падать с которых обратно в черную яму безнадежности было особенно больно), физическое состояние тоже оставляло желать лучшего. Низ живота казался налитым раскаленным свинцом, перед глазами плавали темные нити, а оторвать голову от подушки казалось смерти подобным. Потому что сразу же начинало тошнить, тошнить так остро, что никакого желания повторять этот трюк не было.

Иногда, в мечтах, она представляла, что Богдан будет рядом с ней. Будет держать ее за руку, будет говорить ласковые слова. Хотя все эти мечты давным-давно пора было разбить о реальность, как ненужный хрустальный подарок.