Малознакомое и нечастое в ее случае чувство ненависти той самой змеей шевельнулось в груди. Подцепило своим хвостом обиду, несправедливость, отчаяние. Заставило горечь встать в горле тяжелым комом.

Тем не менее когда Анна открыла глаза, в них не было ни слезинки.

– Ты уверена? – спросила она.

Злость на Алину мешала мыслить здраво, но она не хотела превращаться в одну из тех женщин, которые, не разобравшись, наворотят дел.

– Конечно я уверена! – Марика захлопала ресницами. – Я бы не стала… я видела все своими собственными глазами! Я просто следила за ней! Знала, что от нее стоит ждать чего-то подобного! Она просто явилась к нему, и…

– Довольно.

Анна сдавила виски руками: к тошноте добавилась пульсация и боль в голове. Но еще – ярость! Как можно быть такой… беспринципной! Продажной, расчетливой, не понимающей, что есть вещи, через которые нельзя перешагивать! В частности, дети!

Мирон и Матвей, что они сделали ей? А она, Анна, что сделала? Позволила ее дочери играть с ними! Ни словом, ни взглядом не обидела, не оскорбила. Не считая той вспышки чувств по приезду, но ведь это были эмоции!

Как после всего Алина могла так низко себя повести? Так низко!

Просто взять и перечеркнуть все. Не считаясь с чувствами ее малышей (каково им будет узнать об отце?) Не считаясь с ее чувствами.

Анна знала о существовании всяких женщин и наивной далеко не была, но такое!

Когда она снова открыла глаза и взглянула на Марику, в них был только холод.

– Мне нужно будет, чтобы ты для меня кое-что сделала, – сказала она.

Алина

Как следует попереживать о случившемся мне не удалось. Жизнь оказалась щедра на «сюрпризы» и подбросила мне еще один. А именно – Игната Савельева. После исчезновения Дмитрия он появился в окружении Михаила, точнее, официально он был камердинером нового сопровождающего Верховного. Неофициально же делал для Михаила всю грязную работу.

Когда надо было заставить кого-то замолчать, а кого-то умолкнуть навсегда, когда нужно было сделать что-то так, чтобы об этом не узнал никто, в игру вступал Савельев. Честно говоря, он был единственным, кто на меня наводил жути похлеще любого монстра Бездны. Михаил для меня был предсказуем, Савельев – увы. Правую половину его лица пересекал глубокий шрам, об истоках которого оставалось только догадываться. Кожа словно была вывернута наизнанку: такое не оставляют хтианы, кинжалы или ножи. Шрам начинался от подбородка и заканчивался у середины глаза, еще чуть-чуть – и ему пришлось бы носить повязку.

Волосы до плеч Игнат тщательно укладывал с помощью жирных средств: они всегда были зализаны, зачесаны назад, и поколебать их, как мне кажется, не мог даже сильнейший ураган. Он не считался сильным бестиаром, да и не чувствовала я в нем какой-то особой силы, но в его глазах застыло нечто гораздо более страшное, чем Бездна.

Пустота.

Никак иначе я это охарактеризовать не могла. Мне казалось, что он убивает гораздо легче, чем разговаривает, потому что в разговорах Савельев цедил слова, словно ему их было отмерено ограниченное количество на всю жизнь. Вот и сейчас он протянул мне раскрытую ладонь, на которой покоилась на первый взгляд обычная монета.

Мне полагалось видеть в этом всего лишь металлический кругляш, но я чувствовала, насколько сильно от него фонит. Магией.

– Что это? – уточнила я. Брать что-либо из рук Савельева мне казалось плохой идеей в принципе. Даже несмотря на то, что я знала: он работает на Михаила, а Михаилу я пока нужна.

– Артефакт. Для связи. – Он это выплюнул с такой ненавистью, словно я отняла у него не бесценные слова, а деньги, после чего схватил меня за руку и вложил кругляш мне в ладонь. – Коснешься его. В центре. Сразу, как я уйду.