— Нет, — ответил честно. — Не хороший. Но и не плохой.

— И доверия после того, что сделали, не вызываете. Я вам ничего плохого…

— Прости.

Она примолкла, сразу вытянулась и даже немного повернула голову, пытаясь поймать мой взгляд.

— Я догадывался, что он может забрать тебя, и все равно повел в змеиное логово… Мне жаль. Правда жаль, и я хочу… Хочу помочь.

Чертовы жалкие слова. Они с таким трудом прорвались сквозь ком в горле, что стало дурно и до невозможности гадко.

Я отпустил ее, и она быстро повернулась, посмотрела на меня с прищуром. Странно, но я чувствовал, что нахожусь на грани. Ее большие глаза были такими пронзительными, что могли вывести меня на чистую воду в любую секунду. Интересно, она догадывается, какова сила ее взгляда?

Или это я настолько размяк?

— Что-то я сомневаюсь в правдивости ваших слов, — протянула иномирянка, не скрывая холода в тоне, и сложила на груди руки. Возможно, в попытке показаться грозной и уверенной, или же чтобы скрыть нагие части тела.

Во втором случае это мало помогло: таким действием она лишь вынудила скользнуть взглядом по ничем неприкрытым ключицам и тонким, хрупким ладоням. Это не осталось незамеченным. Когда я поднял глаза, увидел, что ее щеки стали гораздо румянее, чем мгновение назад.

— Я не заставляю верить мне. Но вряд ли у тебя есть выбор.

— Так все-таки это было угрызениями совести? Вы хотите загладить вину?

— Я хочу вернуть тебя на свое место.

— Вы ведь понимаете, что ваши намерения столь прозрачны, что я вижу в них совсем иное?

Вопрос был неожиданным. Я изогнул бровь, посмотрев ожидающе, и спросил:

— И что ты видишь?

Иномирянка хмыкнула, словно посчитав мои слова глупыми и неуместными.

— Вы меня продали. Получили награду. А теперь выкрали. Зачем? Понятное дело, что вы дрожите перед королем, как побитый щенок перед злым хозяином. А потому мне крайне любопытно, почему вы рисковали собой и Шайей. На ум приходит одно: не для того, чтобы любезно отправить меня домой, а чтобы продать кому-нибудь еще. Звон монет настолько притягателен для вас?

Я буквально потерял дар речи от такого внезапного выпада. Удивление окатило с головы до ног, и только после нагрянула злость от небрежно брошенного сравнения с щенком.

Она уловила мой гнев — чуть стушевалась под грозным взглядом. Но все равно выглядела такой твердой, уверенной в себе, с нерушимой волей, что становилось как-то завидно.

— Золото меня не интересует, — бросил кратко и, развернувшись, направился к выходу из лесной чащи.

Как глупо… Меня уделала женщина. А я сбегаю.

Она увязалась за мной, похоже, даже не догадываясь, что меня рвет в клочья стыд за неспособность как на духу выдать правду.

— Тогда что вы получили за меня? — настойчиво повторила она свой вопрос, облачив его в другие слова. — Какова была награда?

— Годы.

Тысяча яогуаев мне на голову!

Почему вдруг стало так тяжело держать язык за зубами? Эта женщина вытягивает из меня слова с раздражающей ловкостью.

— Годы чего?

— Годы службы. — Остановился внезапно, из-за чего она врезалась в спину, и обернулся. — Я их сократил.

В серо-голубых глазах мелькнула догадка.

— Так это… принудительное служение?

— Да. Я не испытываю удовольствия, служа Вальтеру. Но у меня нет выбора. Впрочем, может, и есть… Но второй путь мне противнее первого.

— Почему?

Я хотел ответить, но на ее лице отобразилось столько любопытства, которого она была не в силах сдержать, что я не смог произнести ни слова.

Остро ощущаемые эмоции — эта способность никогда не доставляла мне дискомфорта и чаще была полезной, чем раздражительной. Но почему-то сейчас все было иначе. Я чувствовал, как быстро менялось ее эмоциональное состояние, знал, какое чувство оказывалось сильнее и захватывало ее разум. Видел насквозь.