Прав был отец. Не стоило спешить с замужеством, но теперь сожалеть о чем-либо поздно. Сделанного не исправишь.

— Пока ребенок маленький, нас не разведут без твоего согласия, — сказал Хакон. — Но мне плевать. Домой я не вернусь. Можешь жить в моей квартире. Я не такой мудак, чтобы выгонять вас на улицу. И деньги тоже буду подбрасывать. — Он опустил взгляд, видимо, осознав, что поступает подло, и тихо добавил: — Прости.

Мне удалось сохранить лицо и не расплакаться перед этим лживым предателем и его силиконовой куклой. Слезы колючим комом застряли в горле. Я знала, что, если открою рот, вместе с обвинениями наружу хлынут безудержные рыдания, а потому молчала. Без единого слова, с гордо поднятой головой я развернулась и по узкому проходу между столиками направилась к двери. Один лишь бог знает, каких трудов мне стоило пройти эти несколько метров с прямой спиной. Меня душили обида и отчаяние, хотелось сгорбиться, обхватить себя руками в попытке утешить, но затылок жег презрительный взгляд блондинки, и я не желала казаться униженной и разбитой.

Сил моих хватило ненадолго. Ровно до угла здания. Дверь кафе захлопнулась за спиной — и по щекам побежали соленые дорожки слез, но я держалась. Медленно, на ватных ногах прошла мимо сверкающих на солнце витрин и в тесном тупике между магазинами расклеилась окончательно — опустилась прямо на грязный, заплеванный асфальт и зажала ладонью рот, чтобы не рыдать слишком громко.

За что? Он же обещал любить. Когда родители выгоняли меня из дома, он клялся и божился, что поддержит, что мы будем вместе и в горе, и в радости. Говорил, что ждет этого ребенка и рад моей внезапной беременности, пусть мы ее и не планировали.

Никому нельзя верить. Слова ничего не значат.

Даже раздавленная предательством мужа, я помнила о времени. Дочь надо было забрать из клиники, поэтому пришлось усилием воли взять себя в руки. Для матери больного ребенка страдания и жалость к самой себе — непозволительная роскошь. Ты не можешь переживать свое горе в кровати под теплым пледом или с ведром мороженного перед телевизором, целебный шопинг и задушевные разговоры с подругами-жилетками тебе тоже недоступны, плакаться некому и некогда, ты должна собраться и, растоптанная, с кровавой раной в груди бороться с трудностями.

Часы на экране мобильного телефона подсказали, что моя свобода закончится через сорок минут. Если взять такси, этого времени хватит, чтобы съездить к родителям.

«Шлюха! — кричал отец, когда я, беременная, уходила из дома. — Не смей возвращаться».

Я и не собиралась, но судьба заставила запихнуть гордость куда подальше.

Не откажут ведь дедушка и бабушка в помощи страдающей внучке? Не прогонят единственную дочь, попавшую в трудное положение? Не настолько же они бессердечные?

Сейчас мне как никогда была нужна поддержка родителей.

Пожалуйста, умоляю, мама, папа, станьте моей опорой. Одна я не справлюсь.

Тратиться на такси в моей ситуации было глупо, но иначе я бы не успела забрать Молли от врачей вовремя, да и не ходили автобусы в этот элитный коттеджный район на окраине города. Там каждая семья имела по несколько машин.

Дом моих родителей на фоне соседских выглядел скромно. Одноэтажный, большой, но без изысков, он не отвечал амбициям Магнуса Бьерна. Никогда отец не говорил об этом вслух, но я видела, что его буквально распирает от желания оказаться на самой вершине социальной лестницы. К своим годам отец добился многого, поднялся с самых низов, если верить матери, но того, что он имел, ему было безумно, катастрофически мало.